Меч на закате
Шрифт:
— Артос, — сказал наконец Бедуир. — Я не стану оправдываться, ни за себя, ни за нее; это было бы пустой тратой слов. Мы с Гэнхумарой любили друг друга сегодня ночью. Но я клянусь тебе перед какими угодно богами, что это был первый и единственный раз.
Я расхохотался, и этот смех прозвучал грязно и грубо даже для меня самого.
— А что, любовь нахлынула на вас так внезапно? Может, ты ужинал с моей женой, чтобы избавить ее от еще одного одинокого вечера, и слишком поздно обнаружил, что Састикка подложила мандрагору в кубок с вином? Как же тогда вышло, что все знали, что тут творится? Даже мой оруженосец крикнул мне, чтобы я не ходил сегодня
В измученном лице Бедуира не было ни стыда, ни ярости, только горе и — из всех странных и неожиданных вещей — какая-то строгая доброта. Он мог себе позволить быть добрым.
— Мандрагора не понадобилась, — сказал он. То чувство, что связывает меня и Гэнхумару, выросло медленно и в темноте.
— В темноте! — горьким эхом отозвался я.
— Но не так, как ты это понимаешь. Выслушай меня, Артос; что бы ни случилось потом, выслушай меня сейчас. Более десяти лет ты, и я, и Гэнхумара были ближе друг к другу, чем к любой другой живой душе, а Гэнхумара — женщина. Мы не больше твоего знали о том, что с нами происходит, — пока ты не привез меня к ней, в беспамятстве от раны, после Бадона.
— И у вас двоих было целое лето, пока я надрывался на военной тропе.
— И у нас двоих было целое лето, пока ты надрывался на военной тропе. Разве это наша вина?
Я подумал об осеннем вечере и о той легкой чепухе, которую они перебрасывали друг другу, словно золотой мяч.
— Так вот почему ты перебрался обратно в свою комнату?
— Да; когда ты вернулся, я понял, что должен уйти, потому что она — твоя.
— Сегодня вечером ты забыл об этом без особого труда.
Похоже, память у тебя не из самых лучших.
— Я был в горах один, весь конец зимы, всю горькую, пробуждающуюся весну; я спал один и надрывал себе сердце. А когда я вернулся и увидел ее снова, я забыл, что она принадлежит тебе, и знал только, что моя любовь тянется к ней, а ее — ко мне.
Я помню, что именно тогда, в последовавшем за этим молчании, Гэнхумара отошла от стены и встала рядом с ним.
— Это правда, Артос, это правда, каждое слово — правда, — сказала она.
И я, да поможет мне Бог, я понял теперь, откуда в ней эта новая доброта, эта слабость; и мне показалось, что темная, животворная кровь покидает меня через какую-то рану. Я всегда клялся себе, что если Гэнхумара возьмет любовника, я не буду ревновать, помня, чего я не мог ей дать; но никогда, даже в самых темных и холодных снах, я не думал, что этим любовником будет Бедуир. Странны пути человеческого сердца. Думаю, я действительно мог бы простить Гэнхумаре ее любовника: я знаю, что если бы Бедуир взял себе любую другую женщину, это беспокоило бы меня не больше, чем похождения Кея. Но они обратились друг к другу, двое людей, которых я любил больше всего на свете, и этим каждый отнял у меня другого, и я остался отверженным и одиноким — и преданным обоими. Во мне нарастала черная горечь, и в висках у меня стучал, стучал маленький барабанчик.
Гэнхумара сделала ко мне полшага и протянула руки, и ее голос трепетал, как лебединые крылья в полете, от чего у меня всегда щемило сердце.
— Артос, не только ради нас, но ради себя постарайся простить нас!
И я сказал:
— А что тут прощать? Ведь всего один раз в твоей и моей жизни я смог быть тебе мужем больше чем наполовину. Это всего лишь закон природы — что кобыле в определенное время нужен жеребец!
Она вскрикнула
— Артос, нет!
И отступила на эти полшага назад.
И я увидел в ее лице и в лице Бедуира нечто такое, что заставило остановиться стучащий у меня в голове молоточек.
— Мой Бог! Ты не сказала ему этого, да?!
Но за нее ответил Бедуир.
— Нет, она мне этого не сказала.
— Это было… милосердно с ее стороны.
— Нет, — отозвалась Гэнхумара. — То, что происходит между мной и тобой, не имеет отношения к Бедуиру.
— А то, что происходит между тобой и Бедуиром, не имеет отношения ко мне. Ты когда-нибудь вообще любила меня, Гэнхумара?
Она не вернулась на эти полшага, но я думаю, что какая-то часть ее души тянулась ко мне даже тогда.
— Да, — сказала она, — только мы так и не смогли переступить порог. Я старалась не меньше, чем ты, но нам это так и не удалось.
Я отступил от двери в сторону, потому что мне казалось, что разговор закончен.
— Это все, что можно сказать, не так ли?
Они оба не двинулись с места, и я повернулся к Бедуиру, который словно мысленно отстранился от того, что касалось только Гэнхумары и меня.
— Ну, и что теперь? Ты попробовал ее и, похоже, она тебе понравилась. Ты не собираешься потребовать ее у меня?
Его губы на мгновение искривила старая насмешливая улыбка.
— А разве мудрый человек требует у цезаря его жену?
Гэнхумара быстро сказала:
— Так вот что ты собираешься сделать? Отослать нас прочь?
— А что еще, как ты думала, я должен буду сделать?
— Не знаю. Если бы ты был другим человеком, думаю, ты мог бы убить нас. А так… я не знаю.
Она сделала долгий судорожный вдох и начала торговаться — или мне показалось в то время, что она пытается торговаться, хотя я не мог понять, с какой целью, потому что прекрасно знал, что королевский сан почти ничего не значил для нее. Теперь-то я понимаю, что она отчаянно старалась спасти хоть что-нибудь из-под обломков, спасти какие-то осколки чего-то хорошего для всех троих, и больше всего — для меня.
— Если ты простишь эту одну ночь…. — ее голос сорвался, и она усилием воли заставила его звучать твердо, слишком гордая для извечного женского оружия — слез. — Если тебе кажется, что годы, в течение которых я была твоей верной женой, а Бедуир — твоим преданным лейтенантом, могут хоть как-то перевесить эту одну ночь, я пообещаю тебе — на коленях, если хочешь, — что мы никогда больше не останемся наедине и не скажем друг другу ни слова, если тебя не будет рядом.
Дура! Подумать, что именно это имело для меня значение, сам факт, что они провели вместе ночь. Дура — не понять, что я предпочел бы, чтобы она переспала с Бедуиром дюжину раз, не любя его, чем знать, что ее сердце рвется к нему, пока она верной женой лежит как-нибудь ночью в моих объятиях. Бедуир понял, но в некоторых отношениях мы с Бедуиром были ближе друг с другом, чем я когда-либо был с Гэнхумарой.
— Бедуиру пришлось бы дать половину этого обещания, — жестко сказал я, — и мне кажется, что он не стал бы этого делать. Нет-нет, Гэнхумара, то, что ты предлагаешь, слишком тяжело для простых смертных, как для тебя, так и для меня. Ты мне больше не жена — а ты, Бедуир, больше не мой лейтенант и брат по оружию; со всем этим покончено… Сейчас в Коэд Гуине должно быть хорошо, хотя я боюсь, что подснежники уже отошли. У вас есть время до полудня, чтобы устроить все ваши дела и убраться из Венты.