Меч судьбы

Скороходова Татьяна Николаевна

— Ты… хочешь сказать, ночь? Час Жрицы?

Легенда закрыла глаза.

— Час Жрицы, час, когда ещё нет сегодня и уже нет вчера. Перелом, переход… Раз в году, в День, Час Жрицы… Но, тогда… Тогда бы вампиры сами бы нечаянно наткнулись на решение!

Дракон помолчал, открыл глаза:

— Ты идешь в правильном направлении, тэкс-с-с сказать, но… Нужен якорь, замок. Что?

Тоже мне, нашелся на мою голову, дотошный мучитель-учитель!

— Четырехлистный клевер, — вырвалось у меня.

Дракон ударил хвостом. Яйцо пискнуло.

Я знала, что попала

в точку. Трехлистный — символ Триединой Матери у эльфов. Четырех… Символ живой, природный, напитанный силой Жизни, силой Матери, силой Жрицы. И силой Любви. Свойства травки давно были изучены, но использовать клевер, причем редчайший четырехлистный, до или во время зачатия, да ещё в час Жрицы, никому бы и в голову не пришло. Вампиры начинали лечить своих женщин, когда было уже поздно. Главная загвоздка — ставить опыты древним и в голову не приходило. Слишком мало их осталось, слишком высока цена ошибки. Так обычно и бывает — ответ лежал под ногами.

— На вопрос о смешении сил ты только что ответила сама. Почти ответила. Я не могу вмешаться, дать ответ, тээк-с-с сказать, не потому, что мне нравится делать больно, поверь мне, веда. Вы, и только вы сами, должны его найти. Верь. Слушай себя. Ищи, и обрящешь, — дракон лизнул яйцо, закрыл глаза, сказал тихо:

— Этот мир не безнадежен, если вы научились прощать.

И исчез.

Я уселась на камень. Вот и всё. Никаких ответов я не знала и, наверное, уже не узнаю. Последняя надежда покинула наш мир, так и оставив нас ни с чем. От смешения нам не избавиться…

Горечь разочарования кольнула сердце. Вейр подошел, сел, обнял за плечи.

— Ты сделала то, что должна была. Не надо себя корить.

Я промолчала. Выбор между жизнями… Как ни поверни, он, этот мерзкий выбор, всегда будет горек. Мучителен. И окончателен, как приговор.

— А где Ольга и Киннан? — спросила я, прогнав черные мысли.

Ответ пришел в виде разъяренного вопля вампирши, звука звонких пощечин и наступившей следом многозначительной долгой тишины.

Я вздохнула:

— Как Ольга не понимает, что он ушел, чтобы жила она? Хотя, дурак, конечно…

Вейр хмыкнул:

— Она — божественно красивая женщина, которая никогда и ни в чем не знала отказа.

— Пока не встретила его.

Вместо рассуждений о божественных женщинах и гордячках-вампиршах Вейр посмотрел так, что я едва не задохнулась.

Мы целовались, и меня уже не волновали смешения сил, ответы, вопросы, пусть мир рушится, но я сейчас там, где должна быть, и с тем, с кем должна.

Больше не будет поисков. Я знала ответ. Поэтому целовалась, как в последний раз. Впрочем, так и было.

Вейр отодвинулся, посмотрел пытливо:

— Ты что задумала?

— Ничего, — как можно естественней сказала я, слезла с валуна и пошла к непоседливому яйцу, готовому вот-вот скатиться в море.

Он не должен сейчас видеть мои глаза. Заодно и присмотрю за будущей драконой, пока так называемая приемная мамаша занята бурным выяснением отношений. Я не боялась, что Ольга мне помешает, прочитав мысли. Я знала — подруга будет молчать.

Север

с рыженькой волчицей исчез в лесу, но я не переживала. Лес стал лесом, а голодным хищникам надо есть. Обхватив яйцо, прижалась ухом, прислушалась. Внутри царапался, стучал дракончик. Никирридо… Язык сломать можно. Правда, телепатам ломать нечего… Кроме мозгов. Самое настоящее издевательство над ребенком. Я бы стала звать тебя Никой…

Взошла луна, над головой блеснули первые звезды. Сильно похолодало, пар от дыхания плыл в ночном воздухе. Север где-то загулял, Ольги с Кином всё ещё не было. Мамаша, называется. Потеряв голову, забыла об обязанностях повитухи. Яйцо попискивало, постукивало, радуя непосредственностью и живостью. На западе ещё виднелась полоса бело-голубого, но ночь уже раскинула черное покрывало, осталось только поправить складки. Вейр разжег костер и занялся нехитрым ужином, изредка поглядывая на меня. От его взгляда екало под ложечкой, в коленках появлялась такая слабость, что ноги подкашивались. Тряхнув головой, отогнала прочь непрошеные мысли. Расслабляться нельзя. Иначе он поймет.

— Ольга! Киннан! — во всю мочь заорала я. Вейр выронил ложку в котелок и неаристократично выругался. — Кушать подано!

Улучив момент, когда он отвлекся, сыпанула порошок в похлебку.

Сгустилась ночь. Я сидела на камнях, подставив лицо под холодный ветер. Ольга с Киннаном видели десятый сон. Меж них сладко посапывал волчонок, в ногах попискивало яйцо, закутанное в меха. Дракоша вот-вот вылупится, это задержит Ольгу. Вейр спал, обнимая рукой пустоту.

Я смотрела на дорогие черты и не могла насмотреться. Я умру, но ты будешь жить. Так когда-то поступил отец. Так поступит дочь.

Насмотревшись вдосталь, встала и позвала Севера.

***

Вейр тонул. Ледяной поток хлынул в горло, легкие, разорвав грудь от боли. Толща мутной воды окутала, лишила возможности дышать. Он боролся, пытался спастись, но кровь ударила в голову, мир расплылся, помутнел, и он, не сопротивляясь, пошел ко дну. Колыхнулось рядом темное облако, мертвое лицо Зори скрыло волной черных волос, тело развернуло течением. Он рванулся к ней, грудь лопнула от боли, он захлебнулся криком. И умер.

Когда пришел в себя, первое, что увидел — встревоженные, огромные глаза Ольги. Он стоял на коленях, держась за грудь, кашляя и задыхаясь. Застонав, упал на шкуры. Собрался с духом и огляделся, уже зная, что увидит. Зори не было. Не слышалось тихое дыхание у его груди, растаял запах её волос, место, где она спала, превратилось в лед. Она ушла. Застонав от боли в груди, вскочил и стал собираться в путь. Он предполагал, что так будет. Но и подумать не мог, что будет так больно.

Утреннее солнце окрасило море в изумрудный цвет, превратив паутину инея в драгоценную ткань, достойную богини. Орали переполошенные чайки, вспугнутые волчонком, который суматошно носился по берегу, пятнистое яйцо постукивало, собираясь явить белому свету новорожденную дракону. Мир радовался новому дню. Как он мог, как смел, когда она ушла, чтобы уже никогда не вернуться!