Меч Тьмы
Шрифт:
Видимо так. И все же девушка не могла представить, как можно быть таким бесчувственным по отношению к невинному ребенку, который не виноват в том, что появится на свет.
— Что они сделали с тобой, чтобы тебя ничто и никто не заботило, даже твой собственный ребенок?
Его смех был горьким и совсем не радостным.
— Ты никогда не захочешь узнать ответ на этот вопрос, мышка. Твой слабый ум не способен понять это.
Она кивнула и отошла от него, по-прежнему ощущая странное спокойствие, причину которого не понимала. Она должна была быть в ужасе от Керригана, но чувствовала только жалость. Грусть.
И посредством этих эмоций к ней пришло прозрение.
Ни в коем случае ни он, ни Моргана не убьют ее сейчас. До тех пор, пока она носит это дитя.
Но в отличие от них, она отказывалась использовать невинную жизнь для своей выгоды. Блэйз ошибался. Младенец не знал зла, и она сделает все, чтобы никогда и не узнал.
— Мне действительно жаль, что тебя породила такая скупая мать, Керриган. Ни один ребенок не должен быть рожден матерью, которая не любит его, — она прищурилась, глядя на мужчину, давая ему понять, как много смысла вкладывала в свои следующие слова. — Но я — не она, и этот малыш — мой, и может я и глупа, но буду бороться за него до смерти. Ты понимаешь это?
Он не выглядел убежденным.
— Бороться с чем? Я могу разорвать тебя напополам.
Сирен подошла и остановилась рядом с ним. Она стала на цыпочки, чтобы сократить разницу в их росте. И, не дрогнув, встретила его холодный, жуткий взгляд.
— Готовься к битве.
Керриган рассмеялся бы, если бы она не произнесла эти слова с такой поразительной искренностью, что он на самом деле поверил ей.
— Зачем тебе бороться за ребенка, которого ты даже не хотела?
— Как ты сказал Моргане, ты подарил это мне, а я защищаю то, что мое. Тебе следовало найти более покорный сосуд для вынашивания своего семени, милорд. Этот же никогда не будет стоять и смотреть, как причиняют боль ее ребенку, не важно каким образом, но я сделаю все, что необходимо, чтобы проследить за его или ее безопасностью. Уверяю тебя, ты много сражался, но никогда еще не встречал мать, готовую на все ради защиты своего малыша. Нет силы более могущественной на этой земле или вне ее пределов, уверяю тебя.
Он был полностью сбит с толку ее убежденностью.
— Я убью тебя, Сирен.
— Тебе придется, — она отошла от него и повернулась к Блэйзу. — Я хочу попросить тебя об одном одолжении, пожалуйста.
Мэндрейк обменялся с Керриганом озадаченным взглядом.
— О каком?
— Если я действительно умру до того, как мой ребенок вырастет, ты проследишь, чтобы он узнал, что я отдала свою жизнь за него. Что я избавила бы его от любой боли, если бы Господь позволил это, и что я сожалею о том, что не являюсь воином и не могу сражаться, но что я сражалась всеми доступными мне средствами... за него.
Блэйз торжественно поклонился ей.
— Я скажу ему.
— Обещаешь?
— Да.
И произнеся эти слова, она оставила мужчин наедине.
Керриган не шевелился какое-то время, пока не утихомирился его гнев.
— Какая глупая маленькая дурочка.
Блэйз все еще смотрел ей вслед, даже когда она скрылась из вида.
— Она не так уж и глупа, я думаю.
— Да что ты знаешь об этом?
В фиолетовых глазах Блэйза мелькнула внутренняя боль.
— По правде говоря, ничего. Моя мать была похожа на твою. Эгоистичная и холодная. Она вовсе не заботилась обо мне. Но чего бы
Губы Керригана скривились в отвращении.
— Ба! Ты стал бы слабовольной тряпкой. Наши матери сделали нам более ценный подарок. Они сделали нас сильными.
Блэйз встретил его взгляд с неожиданно ярким огнем, пылающим в глазах.
— Жестокость — это не сила, мой Король.
— Тогда, что же сила?
— Женщина, которая готова биться до смерти с двумя людьми, хоть и знает, что не сможет их победить, чтобы защитить беззащитного ребенка.
— Это — не сила. Это глупость.
Один уголок рта Блэйза изогнулся, словно что-то забавляло его.
— Так же, как и защищать замок от своих врагов, зная, что не сможешь долго удерживать защиту. Скажи мне, почему ты не отдал Сирен Моргане?
Ярость пронзила Керригана, пока он боролся с желанием протянуть руку и ударить Блэйза.
— Ты переходишь границы, слуга.
Блэйз склонил голову в знак подчинения, которого, как Керриган знал, тот не чувствовал.
— Да, перехожу. Но, как я заметил, ты не ответил на мой вопрос.
А что можно было ответить на такое глупое предположение?
— А что ты думаешь? Что я люблю ее? Нет. Я не испытываю ничего, кроме презрения к такой, как она.
Судя по выражению лица, Блэйз словно издевался над ним.
— Забавно. А я чувствую к ней только уважение. Думаю, она — замечательное создание, и полагаю, глубоко внутри, ты тоже так считаешь.
Зарычав, Керриган сделал шаг в сторону мэндрейка, который быстро и предусмотрительно исчез.
Гнев Керригана крушил все вокруг, пока даже воздух не заполнился этим чувством и не начал потрескивать от силы и ярости. Но правда была в том, что он не знал, что именно его разозлило. То, что Блэйз осмелился высказаться, или то, что сказанное им было правдой.
Он уважал ее. Глубоко внутри. Никто никогда не сражался за него. Уж точно не по своему выбору. Блэйз и другие служили ему, потому что они боялись его.
Но Сирен...
Она готова умереть, чтобы защитить ребенка, которого еще даже не знает. Его ребенка. И странным образом это было похоже на то, словно она защищала его.
— Ты простофиля, — усмехнулся он сам над собой.
Сирен было наплевать на него, а ее храбрость не имела ничего общего с тем, что он был отцом этого ребенка. Будто бы она не выпотрошила его, если бы он когда-нибудь предоставил ей такой шанс. Так же, как поступил бы и Блэйз, и любой другой.
Но против его воли, мысли Керригана возвращались к тому, что сказал Блэйз. Мэндрейк был прав. Он все отдал бы, чтобы познать доброту, когда был ребенком. Чтобы хотя бы раз в жизни кто-нибудь посмотрел на него с состраданием и заботой.
“Убирайся с глаз моих, говнюк. Меня тошнит от тебя. Надо было утопить тебя, как только ты родился. Даже не знаю, почему я утруждаюсь и кормлю тебя сейчас. Прочь от меня, отвратительный щенок. Не хочу даже смотреть на тебя”.
Керриган вздрогнул от звуков материнского голоса, эхом доносившихся из прошлого и причиняющих душевные муки. И за этим последовало воспоминание о шоке, отразившемся на ее лице, когда он наконец позволил своему гневу и смелости вырваться наружу и ударил ее, прекратив все унижения раз и навсегда.