Меч Вайу
Шрифт:
Чувствуя, как перехватывает дыхание от гордости, Герогейтон с восхищением всматривается в разноцветное скопище боевых судов. Здесь и уже устаревшие пентеконтеры и униремы, и юркие биремы, и хищные, узкие триеры, и даже несколько неуклюжих на вид, но весьма мощных и хорошо оснащенных для морского боя квадрирем и кенкерем. Сверкают на солнце ярко начищенная бронза и медь обивки таранов, огромные рисованные глаза на красных, черных, желтых боках судов подмигивают проходящим мимо Пирея торговым кораблям, резные акростоли в носовой части судов поражают вычурностью и красотой, а расписные статуи Минервы под акростолями распластались в стремительном полете над ласковыми теплыми волнами гавани.
Кое-где в суете и криках поднимают паруса, чтобы отправиться
Посейдону, посвятительные надписи, пророческие изречения мудрецов перепле-таются на парусах причудливой золотой вязью, отражаясь в воде.
Но вот наконец позади остаются скалистые заливы Мунихия и Зея с укреплениями вдоль берегов, и триера подходит к пристани для торговых кораблей главной гавани Пирея у восточного берега – Канфаросу. Герогейтон блаженно щурится, тонкие губы растягиваются в улыбке. Он с жадностью вслушивается в многоголосый и разноязыкий гам Эмпория и Дигмы, где приезжие купцы выставляют образцы товаров для оптовых сделок. Обширные склады, доки, арсеналы, торговые суда самых разных конструкций и грузоподъемности; мускулистые грузчики сгружают лес, пифосы с соленой рыбой, словно муравьи бегут по узким шатким трапам с кожаными мешками на спине, с шуршащим в них чистым и сухим зерном… И в них все это многообразие звенит, кричит, грохочет, благоухает смесью невообразимо приятных и непонятных запахов, долетающих даже до главной площади Пирея Гипподамии, названной в честь архитектора Гипподама Милетского, составившего план застройки гавани. От площади тянется широкая улица к храму Артемиды, как ласточкино гнездо прилепившегося высоко над морем на скалах Мунихии.
Возница, щуплый, морщинистый, словно сушеный финик, равнодушно сует за щеку обол – плату за проезд из Пирея в Афины, щелкает длинным кнутом, и повозка, выписывая колесами причудливые зигзаги по невообразимо пыльной дороге, катит со скрипом вдоль длинных стен, сложенных из кирпича-сырца. Герогейтон морщится, как от зубной боли, скрючившись на узкой и жесткой деревянной скамейке, пытается укрыться от назойливой пыли – она коварно заползает под одежду и набивается в нос, – но в конце концов смиряется с временными неудобствами, и благодушное настроение снова возвращается к нему и уже не покидает до самых Афин.
А вот и Дипилион – Фриасийские ворота, главный вход в город. К ним устремились три шумные и пыльные дороги: в Беотию, Аллея Академии и дорога в Пирей. Только одна из них, Аллея Академии – по ней обычно идут процессии в дни Великих Дионисий, – радует глаз зеленью ровно подстриженных деревьев на обочинах. Повозка медленно втягивается в мрачный коридор Дипилиона, длиной около сотни локтей; над ним грозно нависают две сторожевые башни, а в конце виднеются окрашенные в светлые тона внутренние ворота; миновав их, путник наконец вступает в Афины.
Герогейтон долго любуется крытым городским фонтаном, рассыпающим мириады тоненьких, сверкающих хрусталем струек, потом не спеша идет к древнему гимнасию [74] Помпейону с вымощенным мраморными, тщательно полированными плитами двориком. Затем, миновав.
Помпейон, направляется к городской агоре по главной торговой улице – Дромосу. Зазывалы у дверей лавок, стараясь перекричать друг друга, предлагают товары: горы свежайшего мяса, огромные корзины с еще трепыхающейся рыбой, круги белого сыра, овощи и фрукты, вина на любой вкус, оливковое масло. Все это изобилие вызывает голодный спазм у жреца, и он, махнув рукой на всяческие приличия, заходит в харчевню, источающую запахи подгоревшего масла, лука и свежеиспеченного хлеба. Герогейтон, смущаясь своего дорогого белого хитона [75] , особенно ярко выделяющегося на фоне закопченных стен, торопливо проходит мимо завсегдатаев
74
Гимнасий – учебное заведение для детей полноправных граждан в возрасте 16 – 18 лет.
75
Хитон – древнегреческая мужская и женская одежда в виде длинной рубахи из льна или шерсти.
Приятные воспоминания главного жреца обрывает хриплый заискивающий голос Ксантиппа, владельца камнерезной мастерской, куда и направлялся в этот день Герогейтон. Задумавшись, он не заметил, как очутился на окраине Ольвии, где у большой кучи мраморных глыб, наваленных в беспорядке около невысокого каменного заборчика, отделяющего довольно просторный двор мастерской от улицы, виднелась узкая калитка и деревянные ворота. Ксантипп, нескладный, длиннорукий человек, с темным от мраморной пыли лицом, недавний резчик по камню, разбогатевший по милости царя сколотов Скилура – повелитель варваров щедро платил за свои заказы для украшения городов Неаполиса и Напита, – провел знатного гостя под навес, где стучали молотки камнетесов.
– Как мой заказ? – спросил Герогейтон, поприветствовав ремесленников, поднявшихся при его появлении.
– Почти готов, многомудрый… Эй, Батт! Где ты там! Поди сюда.
На зов Ксантиппа из глубины двора появился кряжистый резчик.
– Слушаю, хозяин, – кланяясь Герогейтону, обратился он к владельцу мастерской.
– Покажи заказ…
Батт неторопливо вышагивает по грубо тесаной брусчатке двора к небольшому зданию, где работают лучшие мастера камнерезного дела, бывшие напарники Ксантиппа. Их, кроме Батта, еще двое.
Герогейтон подходит к рабочему месту Батта, где лежит хорошо полированная плита серого мрамора с еще неоконченной надписью. «При жреце Герогейтоне совет и народ постановили двадцатого числа, – безвучно шевеля губами, читает главный жрец, придирчиво замечая малейшие неточности обработки. – Гефестодор, сын Диогена, предложил. Так как Дионисий, сын Тагона, херсонесит, вообще благосклонным пребывает к народу и, в частности, к гражданам, прибывающим в Херсонес, услуги оказывает…»
– Когда будет готово? – спрашивает жрец у Батта.
Тот, неловко переминаясь с ноги на ногу, отвечает.
«…Произведенные расходы на его написание оплатить архонтам, – Герогейтон незаметно для окружающих кривит губы в хитроватой улыбке: на этот раз архонтам не удалось отвертеться от уплаты за работу. – Призвать на угощение в святилище Аполлона на завтра…» Тут улыбка исчезает с его лица, и он озабоченно подсчитывает в уме, во что обойдется казне храма при теперешней дороговизне обязательное пиршество по случаю торжественной церемонии чествования Дионисия.
Здесь архонты на уступку не пошли…
– Хорошо, – коротко бросает Герогейтон, и довольные похвалой Ксантипп, а за ним и Батт облегченно вздыхают: главный жрец храма Аполлона Дельфиния заказчик придирчивый.
А Герогейтон тем временем рассматривает законченный барельеф из плотного белого мрамора. На нем вырезаны фигуры пяти мужчин перед алтарем и женщины с чашей. Резная надпись окрашена в красный цвет: «Бывшие ситонами Феокл, сын Фрасиадама, Деметрий, сын Феокрита.
Афеней, сын Конона, Навтим, сын Героксена, при секретаре Афенодоре, сыне Демагора, это изображение Герою Внемлющему посвятили». Герогейтон хмурится и, попрощавшись с резчиками и Ксантиппом, возвращается той же дорогой в храм. Афеней, сын Конона… Сын блудной рабыни и одного из самых уважаемых граждан Ольвии, оставившего Афенею немалые богатства.