Меч Вайу
Шрифт:
Два жреца снова подняли сосуд и вслед за главным жрецом забрались по лестнице на кучу хвороста, к мечу. Раздался протяжный призывный крик – главный жрец, подняв руки к небу, взывал к Вайу:
– Приди, о могущественный, приди, о непобедимый! К тебе взывают сколоты, о Вайу! Прими наши жертвы благосклонно! Защити нас, о Вайу, от врагов! Пусть твой разящий меч всегда будет с нами, о Вайу!
Его слова подхватили и жрецы, стоявшие возле кучи хвороста. Громкие, истовые их призывы вскоре переросли в пение – дикая, торжествующая мелодия поплыла над степью.
Главный жрец тем временем опрокинул сосуд над мечом, и кровь вмиг окрасила сверкающее лезвие в красный цвет.
– Вайу-у!
Вдруг чей-то вопль прорезался среди воинского клича сколотов:
– Туда, смотрите туда! Вайу!
Над акрополем кружил орел. Медленно и мощно взмахивая крыльями, он словно присматривался к толпе сколотов, опускаясь все ниже и ниже.
Все замерли в полном безмолвии; тишина стояла такая, что, казалось, был слышен упругий шелест перьев царственной птицы.
Неожиданно откуда-то сбоку на орла налетела стая воронья – дико галдя, вороны окружили повелителя птичьего царства, заставили его взмыть круто вверх. Словно черные камни из пращей, сложив крылья, они атаковали орла со всех сторон – били, клевали, рвали когтями. Вороньи и орлиные перья замелькали в воздухе, словно закопченные снежные хлопья первого снегопада.
Все выше и выше поднимался орел, отбиваясь от обозленных врагов, все дальше и дальше удалялся от Атейополиса, пока не исчез где-то за Борисфеном, скрывшись среди туч.
Смутились притихшие сколоты, пытаясь понять, что бы это значило. И Марсагет нахмурился – похоже, недобрый знак посылало небо сколотам. Нужно звать энареев [108] , пусть истолкуют…
Завершающую часть церемонии скомкали – даже невозмутимые жрецы были встревожены и напуганы происшествием, и поэтому торопились. Оставив на поживу воронью искромсанные тела жертв, которым отрубили руки и разбросали вокруг кучи хвороста, все поспешили внутрь Старого Города, где рабы завершали последние приготовления к новому пиршеству.
108
Энареи – женоподобный жрецы-гадальщики у скифов.
В этот же день ушли в свои горы воины траспиев – нетерпеливый Спарток не соглашался ни под каким предлогом погостить день-другой в доме побратима, потому что горел желанием снова скрестить оружие с иллирийцами. Абарис его понимал, но расставался со Спартоком с грустинкой.
Сын вождя сколотов проводил траспиев до переправы через Борисфен и долго стоял на берегу, пока воины Спартока не переплыли реку и не затерялись в редколесье на другой стороне.
Утром следующего дня после сытного завтрака засобирался в Неаполис и военачальник царя Скилура Зальмоксис. Тревожные вести приносили лазутчики царю сколотов: отряды Гатала появились возле Ольвии, стали нападать на караваны сколотов с зерном, пираты-сатархи подняли головы, приободрились неизвестно по какой причине после недавнего поражения от наварха Посидея, снова подтянули биремы к гаваням сколотов, разбойничают пуще прежнего, да и эллины что-то затевают против царя Скилура, шушукаются за его спиной, пытаются склонить на свою сторону меотов, набирают пополнения в отряды гоплитов. Потому Зальмоксис и не медлил, строго выполняя указания Скилура – помочь Марсагету и сразу же обратно.
Ушли отряды Зальмоксиса, а с ними и три сотни юношей племени Марсагета, отборные воины. Жаль было отпускать их в Таврику, на службу в войско царя Скилура, но таков был приказ нового владыки, и Марсагет не посмел ослушаться, хотя у самого от дружины остались крохи,
Атейополисом? К этому нужно готовиться заранее – акинаки и в мирное время должны быть остры…
Хмурый и задумчивый сидел Марсагет возле своего домика-спальни. Из головы не выходило странное происшествие во время жертвоприношения Мечу Вайу. Терзаемый дурными предчувствиями, он ждал предсказателей.
Три энарея склонились в поясном поклоне перед вождем – Марсагет, задумавшись, не заметил их появления. Одетые в женские платья, чисто выбритые и нарумяненные, женоподобные энареи вызывали в душе Марсагета отвращение. Он очень редко пользовался их услугами, только в особо важных случаях – энареи считались приближенными Священной Табити, и их предсказания почти всегда сбывались. Впрочем, Марсагет знал и другое: кто может уличить их в неправде, если виновный в ложной клятве богине очага вождя племени – а именно такими предсказаниями пробавлялись энареи – отправлялся в заоблачные выси, и еще не было случая, чтобы оттуда кто- нибудь возвращался. Марсагет, в юные годы не особо утруждавший себя заботами о делах божественных, к старости становился все более суеверным и мнительным, и не раз с ужасом вспоминал свои кощунственные мысли и деяния, возвысившие его до положения главы племени – сколько ложных клятв было им произнесено, сколько нужных ему предсказаний наговорили подкупленные гадальщики, и все это ради обладания священным жезлом власти.
Теперь Марсагет ждал предсказания с душевным трепетом. Повинуясь знаку вождя, энареи приступили к гаданию. Бормоча молитвы и заклинания, они вынули из сумки липовое мочало, бережно разгладили, а затем разрезали на три части по длине. Намотав отрезанные куски вокруг пальцев, энареи, образовав тесный круг, принялись топтаться в медленном танце, изредка нелепо подпрыгивая и притопывая…
Наконец страший из них, толстый и рыхлый, быстро распустил свой кусок мочала, а за ним это проделали и остальные двое. Внимательно вглядываясь в образовавшиеся завитки и петли, энареи приблизились к Марсагету.
– Великий вождь… – толстый энарей начал было и умолк – озабоченное выражение на его лице уступило место страху; он еще и еще раз осматривал мочало, благоговейно прикасаясь к нему кончиками пухлых пальцев.
– Ну что там, говори?! – не выдержал Марсагет затянувшегося молчания, гневно хмуря брови.
– Великий вождь, – тостяк оправился от временного замешательства и поторопился спрятать под нарисованными сажей веками круглые хитрые глазки, чтобы не встречаться со взглядом.
Марсагета, – большие беды предвидятся для тебя в будущем… – он снова умолк, как бы прислушиваясь к чему-то внутри себя. – Большие…
– Да говори ты, не тяни! Что за беды? Откуда их ждать?
– Беды и болезнь, – энарей тяжело вздохнул, встряхнул мочало. – Боги на тебя гневаются, великий вождь…
– По какой причине?
– Про то мне не ведомо. Могу только сказать, что змею ты пригрел у себя на сердце, и она тебя ужалит, если не умилостивишь богов, не принесешь им искупительной жертвы и дары.
– Змею? – Марсагет побледнел, почему-то вспомнив старого вещуна-врачевателя и видения у ложа больной Опии.
Средце сжалось в предчувствии дурного; Марсагет почувствовал, как пересохло во рту, и вдруг ощутил тот резкий, неприятный запах, который долго не мог выветриться из опочивальни жены после ухода отшельника. С трудом заставив себя оставаться спокойным и уравновешенным, вождь спросил: