Меч

Андрижески Дж. С.

Он никого не подпускал ко мне.

По правде говоря, никто и не пытался.

Придя в себя, я ощутила, что все взгляды в комнате прикованы к нам, хоть Ревик и удерживал их подальше от моего света. Я ощутила, как собственнические инстинкты усиливаются в нас обоих. Каждый прилив желания в его адрес от любого из них, женщины или мужчины, заставлял меня вскрикивать — пока я не поняла, что Ревик хотел и этого тоже.

Я ощущала остальных на фоне, практически вопреки нам.

Мой свет постепенно вплетался в их света.

Я явственно

их чувствовала — как индивидов, и как единое целое, и молодых на диване, и тех, с которыми я отправилась в «Чёрную Стрелу». Я ощущала Врега, даже видела проблески его жизни, вытянувшиеся между нами в хронологию, из-за чего он ощущался в большей степени другом, чем раньше. Никка тоже стала для меня как будто более реальной. Я видела в её жизни вещи, которые заставляли меня вздрагивать, и меня затопил прилив сострадания и желание защитить.

В такой же манере я ощущала Холо, Джакса, Ике, Куалена, Ниилу.

Ревик прав. Они беженцы. Он защищал тех, кого сгибал, сминал и корёжил мир в том виде, в каком он существовал сейчас.

Я чувствовала, как сильно он связан с ними. Я чувствовала, как он вплетает мой свет в них, и в этом также присутствовало отчаяние. Он никогда не позволял им так близко подбираться к себе. Я чувствовала, как они притягивают его, пытаются ощутить больше его света.

В конце я плакала, а Ревик закутал нас в одеяло. Он ласкал моё лицо и тело, закрывал мой свет щитами от всех остальных в комнате. Я опять забыла про них, когда он спросил, люблю ли я его, хочу ли я кого-то другого, счастлива ли я с ним одним.

Впервые за многие месяцы я ощущала в этом намёк на историю с Балидором — а также боль в его сердце, когда я ответила. Я осознала, что вновь даю ему обещания, говоря так же серьёзно, как в той хижине в Гималаях. Я так сильно хотела, чтобы между нами всё опять было по-прежнему. Я так сильно хотела, чтобы мы оба забыли всё плохое, что случилось между нами.

В итоге мы обвились друг вокруг друга, забыв про всех остальных. Вскоре после этого мы покинули комнату, но прежде я осознала кое-что ещё.

Балидор был прав.

Ревик привязывал меня к себе любым возможным способом.

Однако впервые за все свои размышления о нём, о своих чувствах, о наших отношениях, я осознала, что я делаю с ним точно то же самое.

Глава 42

Подозрение

Взяв гарнитуру с деревянного столика у кровати, Ревик взглянул на время через виртуальную связь и тихо выругался. В кои-то веки его мысленный будильник не разбудил его; обычно он просыпался в нужное время с точностью до минуты, если не раньше.

Вместо этого он проспал на целый час.

У него не останется времени проверить происходящее на первом этаже. Ему придётся отправиться прямиком на доклад о выполненной миссии, который он запланировал.

Когда он подумал об этом, её рука крепче обвилась вокруг его талии, словно почувствовав, что он собирается встать. Её пальцы впились

в его кожу, и он опустил взгляд, всматриваясь в её спящее лицо.

При воспоминании о прошлой ночи прилив жара застал его врасплох.

Боги.

Он сосредоточился на её лице, подавляя свою реакцию, стараясь смотреть на неё объективно. Теперь она так изменилась внешне. Её лицо во многом повзрослело с тех пор, как он вытащил её из той закусочной в Сан-Франциско. Эти изменения не стёрли черты той, в которую он влюбился, но они как будто в мгновение ока превратили её из юной видящей во взрослую женщину.

Когда они только поженились, её юность немного нервировала его.

А ещё это вызывало у него лёгкое чувство вины.

Последнее было иррациональным, он это понимал. Её душа древнее его души. Физически она уже достигла зрелости, уже лет пять назад по законам видящих.

Больше десяти лет назад по законам людей.

И всё же теперь он хотел её сильнее. Отчасти это вызывалось чувствами, их совместной историей, утратой всякой возможности воспринимать её как данность после Дели — и лучшим знанием себя после того, как в Вашингтоне он воссоединил свой свет. Отчасти это происходило от неё, от изменений, которые она пережила в те ранние дни в Соединённых Штатах, когда ещё считала себя человеком.

Отчасти он вообще не мог это объяснить.

А отчасти, как бы ему ни было ненавистно в этом признаваться, это вызывалось чисто мужской реакцией.

За последние два года её тело приобрело чувственные изгибы.

Она стала выше, стройнее, а волосы доходили почти до талии. Она обладала естественным любопытством к сексу, к телам видящих, включая его тело, а также интересом узнавать новое вплоть до таких градаций деликатности, которые откровенно сносили ему крышу.

А самое важное, её свет делал с ним разные вещи.

Её aleimi вызывал у него такие реакции, которых не удавалось вызвать никому другому. Он ощущал постоянный голод и необходимость находиться в её свете, даже когда она стала жить здесь и делила с ним постель каждую ночь. Наверное, это больше вызвано тем, что она элерианка, но это казалось таким личным, что он не мог полностью списать это на расовую совместимость.

Менлим был прав.

Тогда ему так не казалось, но ожидание того стоило.

Подумав об этом, он вспомнил её лицо прошлой ночью. У него всё болело, но на примитивном уровне его телу было наплевать. Когда он посмотрел на неё, его пах отреагировал, и ему пришлось подавить очередную волну собственничества, которое граничило с паранойей.

Он действительно не намеревался устраивать такое в общей комнате.

Он определённо не намеревался делать всё так, как сделал — позволить им увидеть её голой, или заходить так далеко в плане затягивания их в её свет. Вопреки слабому шёпоту злости при воспоминании о реакции Врега, наблюдавшего за её оргазмом, он не мог сказать, что жалеет об этом.