Меченосцы
Шрифт:
— Да ничего. Верно, крепка ихняя пехота и обучена хорошо, но это волы, а наши чехи — волки. Если бы дошло дело до чего-нибудь, так сами знаете, господин, волы волков не едят, а волки страсть как до волов лакомы.
— Верно, — сказал Мацько, который, видимо, что-то знал об этом, — кто на ваших наскочит, тот и отскочит, как от ежа.
— В бою конный рыцарь десятерых пехотинцев стоит, — сказал Збышко.
— Но взять Мариенбург может только пехота, — возразил оруженосец. На этом разговор о пехоте кончился, потому что Мацько, следуя ходу своих мыслей,
— Слушай, Глава: нынче поем я да еще маленько приду в себя — и поедем.
— А куда? — спросил чех.
— Известно, в Мазовию. В Спыхов, — сказал Збышко.
— И там останемся?…
Мацько вопросительно посмотрел на Збышку, потому что до сих пор между ними не было разговора о том, что они станут делать дальше. Кажется, у юноши решение было уже готово, но он не хотел, видимо, огорчать дядю и потому уклончиво ответил:
— Сначала вы должны вполне оправиться.
— А потом что?
— Потом? Потом вы вернетесь в Богданец. Я знаю, как вы любите Богданец.
— А ты?
— И я люблю.
— Я не говорю, чтобы ты не ехал к Юранду, — медленно проговорил Мацько, — потому что, если он помрет, то надо похоронить его прилично, но ты слушай, что я тебе скажу: ты молод, умом тебе со мной не сравняться. Какая-то несчастная земля этот Спыхов. Если что и случилось с нами хорошее — так в других местах, а там одни огорчения да расстройства.
— Это вы правду говорите, — сказал Збышко, — но там гробик Данусин…
— Молчать, — вскричал Мацько, боясь, что Збышку охватит такой же прилив горя, как был вчера.
Но на лице юноши отразилась лишь нежная грусть.
— Будет еще время решить, — сказал он, помолчав. — Все равно вам надо отдохнуть в Плоцке.
— Ухода за вашей милостью будет там вдоволь, — вставил Глава.
— В самом деле, — сказал Збышко. — Вы знаете, что там Ягенка? Она состоит при княгине Александре. Да, ведь вы знаете, потому что сами ее туда отвезли. Она и в Спыхове была. Мне даже странно, что вы ничего мне о ней у Скирвойллы не говорили.
— Не только она была в Спыхове, но без нее Юранд либо до сих пор мыкался бы по дорогам, либо помер бы где-нибудь. Я привез ее в Плоцк ради аббатова наследства, а не говорил тебе о ней потому, что если бы и говорил, так было бы то же самое. Ты тогда, несчастный, ничего знать не хотел.
— Она очень вас любит, — сказал Збышко. — Славу богу, что никакие письма не понадобились, но она достала от княгини письма с просьбами за вас.
— Да пошлет ей за это счастья Господь Бог. Лучше нее девушки на свете нет, — сказал Мацько.
Дальнейший разговор их был прерван приходом Зиндрама из Машковиц и Повалы из Тачева, которые, услыхав о вчерашнем обмороке Мацьки, пришли сегодня его проведать.
— Благословен Господь Бог наш, Иисус Христос, — сказал Зиндрам, переступая порог. — Как вы сегодня?
— Спасибо, помаленьку. Збышко говорит, что только бы ветром меня обдуло — тогда совсем хорошо будет.
— Отчего не быть? Будет. Все хорошо будет, — вставил Повала.
— И отдохнул я порядком, —
— Сначала приходили к нам здешние жители менять пленных, — сказал Зиндрам, — а потом осматривали мы здешнее хозяйство: дворы да замки.
— Хорошее хозяйство и хорошие замки, — мрачно проворчал Мацько.
— Конечно, хорошее. На церкви арабские украшения, о которых меченосцы говорили, что научились их делать у сарацинов в Сицилии, а в замках комнаты со столбами, где один столб стоит, а где много. Вы сами увидите большую трапезную. Укрепления тоже везде страшные, нигде больше нет таких. Таких стен и ядро каменное, даже самое большое, не прошибет. Да, просто смотреть весело…
Зиндрам говорил это так весело, что Мацько посмотрел на него с изумлением и спросил:
— А богатство их, а порядок, а войско и гости? Это вы видели?
— Они все нам показывали, будто ради гостеприимства, а на самом деле для того, чтобы у нас сердце упало.
— Ну и что же?
— Ну, бог даст, придет война — и выгоним мы их туда, за моря и горы, откуда они пришли.
Мацько, забыв в эту минуту о своей болезни, даже вскочил на ноги от изумления.
— Как? — вскричал он. — Говорят, ум у вас проворный… Я чуть не обомлел, как увидел ихнюю силу… Боже ты мой! Что же вы думаете?
И он обратился к племяннику:
— Збышко, вели-ка поставить вино, которое они нам прислали. Садитесь, рыцари, и говорите, потому что лучше этого никакой лекарь мази мне не придумает.
Збышко, тоже очень заинтересованный, сам принес жбан вина и кубки. Все сели вокруг стола, и рыцарь из Машковиц начал так:
— Укрепления — пустяк: что человеческой рукой построено, то человеческая рука и разрушить сможет. Знаете, что кирпичи связывает? Известь. А знаете, что людей? Любовь.
— Боже мой! Мед исходит из уст ваших, рыцарь, — воскликнул Мацько. Зиндрам про себя порадовался этой похвале и продолжал так:
— Из здешних людей у одного у нас в плену брат, у другого сын, у третьего родственник какой-нибудь дальний. Пограничные комтуры велят им ходить к нам на разбой. Значит, многих убивают, многих наши в плен берут. Но тут уже люди узнали о договоре между королем и магистром. С раннего утра стали приходить к нам и называть имена пленников. Наш писарь записывал. Прежде всех пришел бочар здешний, богатый мещанин, немец. И у него дом в Мальборге. Он под конец сказал: "Если бы я мог вашему королю и королевству чем-нибудь услужить, то с радостью отдал бы не только имущество, но и голову". Я прогнал его, думая, что он еврей. Но потом приходит священник из-под Оливы, просит за брата и говорит: "Правда ли, что вы собираетесь идти войной против наших прусских господ? Знайте, что здесь уже весь народ, говоря: "Да приидет царствие Твое", — думает о вашем короле". Потом было два шляхтича, тоже насчет сыновей, были купцы из Гданска, были ремесленники, был колокольный мастер из Квидзыня, много было разных людей — и все говорили то же самое.