Мечи легиона
Шрифт:
Даже в своем последовательном фанатизме Авшар был истинным видессианином, подумал Скавр. Но сказал трибун следующее:
— Чрезвычайно глупые и очень опасные воззрения! Если твой дом сгорел, неужели после этого нужно прожить остаток своих дней в кустах? Куда разумнее восстановить все, что можно, и продолжать нормальную жизнь.
— Так говоришь ты, так утверждаю и я. Но культ Скотоса — это как отравленное вино, сладкое, пока не увидишь дно. Видишь ли, если не существует Добра, то не существует и сознания вины. Почему бы не убить мужчину,
Безнаказанность и вседозволенность — это и вправду крепкое вино. В своем роде это напомнило Марку вакхические оргии в Риме, запрещенные Сенатом за столетие до его рождения. Но даже в самых своих диких проявлениях вакхические ритуалы были временным освобождением от реального мира с его жесткими законами. Авшар же собирался сделать беззаконие основой вселенной.
— Неужели люди не осознали этого? — спросил трибун, закончив рассказ об оргиях. — Ведь если не будет законов, традиций и обычаев, каждый человек попадет в зависимость от милости самого сильного и самого жестокого.
— Именно так объявил Синод, который осудил Авшара, — кивнул Бальзамон. — Я читал заключения Синода. Это были самые страшные слова, какие мне когда-либо приходилось читать. Даже предавшись злому богу, Авшар оставался ослепительным и жутким, как молния. Его доводы и аргументы до сих пор живы — на пергаменте. В них звучит страшная убежденность, от которой и сегодня стынет кровь в жилах. И если, — задумчиво проговорил Патриарх, — в поклонении злу и темноте он нашел возможность победить даже само Время, если он сумел дожить до сегодняшних дней, если он и сейчас пытается повергнуть Империю на колени — страну, которая сперва оценила его способности и знания, а потом осудила его…
— Не повергнуть на колени, а победить, завоевать и править ею, как ему захочется, — перебил Скавр.
— Это еще хуже. Но теперь многое из того, что случилось за долгие столетия, прояснилось и стало куда более осмысленным. Например, странное, варварское, почти звериное поведение халогаев, которые пересекли Астрис во время правления Анфимия Третьего пятьсот лет назад. В немалой степени их удачный поход объясняется дряхлостью Анфимия, однако затем, тремя годами позднее, на престол сел Крисп…
— Боюсь, все эти имена мне неизвестны, — сказал Марк. Это признание опечалило его. Даже после стольких лет жизни в Видессе он все еще был так невежествен во многом, что касалось Империи и ее древней истории!
Марк хотел добавить что-то еще, но Бальзамон больше не — замечал его. Глаза Патриарха затуманились. Казалось, старик вперился взором куда-то вдаль и не может отвести взгляда.
Скавр однажды уже видел это выражение на лице Патриарха, и волосы на голове трибуна встали дыбом, а по коже побежали мурашки. Страшные пророческие видения были для Бальзамона ловушкой. Наконец Патриарх очнулся от своего жуткого сна.
— Все то же, то же, — проговорил он с мукой в глухом голосе. — Все то же самое. Все повторяется.
Он произнес эти слова несколько раз,
День выдался теплый, но на протяжении всего пути в лагерь легионеров Марка пробирала ледяная дрожь. Он слишком хорошо помнил, что сказала Алипия о видениях Патриарха: на Бальзамоне лежало проклятие видеть только гибель. Теперь же, когда расстояние между Авшаром и Видессом таяло с каждым днем, трибуну становилось страшно при одной только мысли о том, что он знает, из какой бездны явился колдун.
Глава двенадцатая
Донесение разведчиков Туризина оказалось точным. Судя по количеству огней походных костров, мерцающих на краю степи, армия йездов значительно превышала ту, что стояла у них на пути. Порывы западного ветра доносили до трибуна бесконечное скандирование: «Авшар! Авшар! Авшар!» Глухие удары барабанов сопровождали эти крики, и от рокота у любого, кто сражался при Марагхе, мурашки бежали по спине. Трудно было забыть о той кошмарной ночи, когда йезды окружили видессианский лагерь.
Однако Гай Филипп только презрительно фыркал:
— Пускай себе стучат. Они могут не спать и драть глотку всю ночь, если им так нравится. Лично я собираюсь хорошенько выспаться.
Скавр кивнул:
— Гавр не очень любит стоять в обороне, но при необходимости он знает, как это делать.
Император двигался от Амориона на северо-запад, покуда нашел нужное ему поле битвы — степь, резко обрывающуюся оврагом. Здесь высилась одинокая скала с острыми камнями. Видессиане разбили наверху укрепленный лагерь. Несколько отрядов и две легкие катапульты прикрывали более незначительные подходы к вершине.
Авшар даже и не пытался атаковать их. Он бросил свою армию прямо на основную часть имперского войска. В отличие от Туризина, князь-колдун рвался в бой.
Разведчики уже обменивались ударами сабель и стрелами на «ничейной земле», и дикое ржание раненой лошади прорезало вопли йездов.
— Значит, завтра, — рассеянно говорил Гай Филипп, примеряя легионерский шлем, который он одолжил у солдата. Удовлетворившись результатом примерки, старший центурион повернулся спиной к костру и уставился в темноту, пытаясь прикинуть, кто же победил в ночной стычке. Но в такой темени почти невозможно было это узнать.
Спустя некоторое время на лице Гая Филиппа проступило выражение замешательства.
— Насколько я понимаю, — сказал он, — Гавр делает все, как полагается. Почему же мне это так не нравится?
— Потому что мы сидим на месте, — тут же отозвался Виридовикс. Горячий нрав кельта заставлял его жаждать действий еще больше, чем Туризина.
— Это не имело бы значения, будь армия уверена в себе, — возразил Горгид. — Однако наша армия… — Он не закончил фразы и выразительно замолчал.