Мечта империи
Шрифт:
Кино изменило римлян, сделав их более мечтательными и более сентиментальными.
Отсюда, от межевой гермы была видна вилла Марка Габиния – красная черепичная крыша на фоне серебристой листвы старых олив. Тропинка вывела Фабию к дверям дома. Дом недавно оштукатурили заново и покрасили, но все равно было видно, как он стар. Мрамор колонн сделался янтарным под италийским солнцем, узор на фризе едва угадывался, а красная черепица кое-где поросла мхом. Даже вода в фонтане приобрела густой зеленоватый оттенок. Почерневший сатир то и дело начинал кашлять, как живой, и тогда вода выливалась из его горла толчками.
Дверь была
– Марк! – позвала Фабия. – Где ты? Я принесла твои любимые фаршированные финики. Ты в таблине?
Ей никто не ответил.
– Марк! – вновь позвала она и отворила дверь в таблин.
Но здесь никого не было.
Комната была обставлена изысканно и со вкусом. В высоких дубовых шкафах с дверцами из голубого стекла стояли старинные кодексы. Коллекция терракотовых и серебряных статуэток расположилась на полочке из цитрусового дерева. Одну из стен занимал огромный холст, изображавший красавца в форме трибуна преторианской гвардии, сжимающего в руках окровавленный меч. У ног трибуна валялся, как падаль, зажимая рану в животе, лысый человек в пурпурной тоге, чье белое искаженное лицо с выпученными глазами было старательно списано со старинного бюста. Картина изображала Кассия Херея в момент убийства безумного Калигулы. Вернее, не подлинного Кассия, в тот момент уже почти старика, а молодого Марка Габиния, знаменитого актера в роли знаменитого тираноубийцы. Всякий раз, заходя в таблин, Фабия непременно останавливалась возле этой картины и несколько минут смотрела на лицо Марка-Кассия. В этот раз он показался ей красивым как никогда.
– Марк! – снова позвала она, хотя прекрасно видела, что в таблине никого нет.
Окно было открыто, и ветер трепал занавески из тончайшего виссона. Но даже этот проникающий с улицы легкий ветерок не мог истребить отвратительный сладковатый запах, слабый и навязчивый одновременно.
За стеною кто-то застонал, протяжно, мучительно. Стон смолк, но тут же раздался вновь. Фабия поспешно вышла в атрий и отворила дверь, ведущую в спальню. В нос ударил тот же гнилостный запах, что проник в таблин, – но уже в сотню раз более сильный. Фабия едва не задохнулась от отвращения.
– Это ты, Мутилия? – Донеслось из-за белой занавески.
Голос был так слаб, что Фабия не могла разобрать, принадлежит ли он Марку Габинию, или кому-то другому. Она отдернула занавеску и в самом деле увидела на фоне белой подушки лицо Марка. Но лицо не теперешнего ее знакомого, а другого, моложе лет на двадцать, изуродованное болезнью, отекшее, с окиданными болячками распухшими губами. Шея больного раздулась огромным пузырем, и в нем почти полностью утонул подбородок. Правая кисть была перевязана, рука до локтя опухла, сделалась блестящей и багрово-красной. Фабия невольно содрогнулась, глядя на больного. Она узнала его. Вернее, заставила себя узнать. Это же Гай, ее любимец! Сын Марка, которого она прочила за свою внучку Летицию. Но, о боги, какая метаморфоза! Увидев ее, Гай почему-то перепугался, будто не пожилая женщина была перед ним, а сам гений смерти с серпом в руке.
– К-т-то ты? – спросил он дрожащим голосом, и тогда она увидела, что язык у него распух так, что едва помещается во рту.
Он
– Не бойся меня, я – Фабия, знакомая Марка. Неужели ты не узнаешь меня? Я – друг.
– Фабия… Это было так давно. Ты – хорошая… – Он попытался улыбнуться.
– Где Марк?
– Он скоро придет… Нет, я ошибся… он вышел отдохнуть. Скоро придет Мутилия. А отец… должен отдохнуть. Должен отдохнуть…
– Тебе что-нибудь нужно? – Перебарывая тошноту, Фабия наклонилась к больному. – Дать напиться?
– Да… очень хочется.
На столике рядом с кроватью среди пузырьков с мазями нашлись бутылка с водой и серебряная чаша. Фабия подала воду больному. Тот сделал пару глотков и его тут же вырвало на простыни. Больной отнесся к этому равнодушно.
– Мне остаться? – спросила Фабия.
Гай отвернулся к стене – то ли не слышал вопроса, то ли ему было все равно. Фабия вышла в сад и глубоко вдохнула свежий воздух, перебарывая тошноту. Здесь, в саду, не верилось, что увиденное там, в спальне, правда…
Вдоль старой каменной ограды росли оливы и кипарисы. А все остальное пространство вокруг бассейна с фонтаном занимали розы. Ослепительно белые, как вершины Альп, ярко-желтые, как чистейшее золото, красные, как кровь, и пурпурные, как императорская тога, они поражали воображение своей удивительной, ни с чем не сравнимой красотой. Лишь мраморная Венера, старинная копия знаменитой Афродиты Книдской Праксителя, скрывающаяся в тени искусственного грота, могла соперничать с ними. Во всяком случае, ее красота была нетленной, а розы цвели два-три дня и умирали.
Марк Габиний сидел на мраморной скамье в тени кипариса и смотрел на охваченный безумным цветением сад. Его лицо, по-прежнему необыкновенно красивое, за два дня постарело на несколько лет.
– Что с Гаем? – строго спросила Фабия, подходя.
От Марка исходил все тот же слабый гнилостный запах.
– Он дома. Теперь дома. До самой смерти. – У Марка Габиния задрожали губы.
– Почему ты не отвезешь его в больницу?
Гримаса на лице актера сделалась еще мучительней. В кино ее сочли бы чрезмерной, почти смешной. Но сейчас он не играл. Его горе было подлинным, ужасное в своей непоправимости.
– Это невозможно. И не спрашивай, почему. Я ничего не могу объяснить. Здесь Мутилия, медик из Веронской больницы. Она делает Марку уколы, ставит капельницы, не отходит от него ни днем, ни ночью. Очень хороший медик. Я доволен.
– Мы должны спасти мальчика! – выкрикнула Фабия.
Марк посмотрел на нее с упреком, будто она сказала что-то неприличное:
– Его болезнь не лечится. И не спрашивай, чем он болен.
– Подожди. Тогда сделаем вот что. Завтра – последний день игр. Мы должны немедленно поехать в Рим и купить у Клодии клеймо для Гая. Мы успеем. У меня есть деньги. Надеюсь, их хватит…
– Прекрати! – Марк вскочил, схватил Фабию за руки.
– Почему? Я уверена, что у Клодии можно купить клеймо… А она обязательно победит… Она же побила Авреола. А все остальные не могут с ней сравниться.
Теперь Фабия заметила, что у Марка трясется голова, но не от немощи, а оттого, что он хочет отрицательно покачать головой и не может, будто чьи-то пальцы сжимают ему шею.
– Я не имею права, – наконец выдавил он.
– Это почему же? – изумилась Фабия. – Все имеют право, все, кого цензоры не занесли в гладиаторские кодексы. Я уверена, что твоего имени там нет.