Мечта империи
Шрифт:
«О боги, что же я делаю! – мелькнуло в голове Икела. – Кем меня назовут потомки? Новым Юлием Цезарем или презренным Катилиной?»
Дверь в таверну распахнулась. Вошли трое. Он их ждал и сразу же провел в маленькую комнатку. Гвардейцы выслушали приказ и краткие пояснения молча. Обычно эта троица никогда не задавала вопросов, что бы ни приказывал префект претория. Но сегодня преторианцы смотрели хмуро, а один из них, гигант лет тридцати пяти сказал:
– Мне Элий всегда нравится.
Икел ожидал подобного.
– Мне тоже Элий нравится! – воскликнул он почти с неподдельным жаром. – Если честно – гораздо больше, чем эти все эти седые комары из
Гигант еще больше нахмурился:
– Не понимаю, чем Элий угрожает Империи. Он хочет захватить власть?
– Он покушается на жизнь Цезаря. Хочет отомстить.
В связи с последними событиями его слова звучали правдоподобно.
– Хорошо, – выдохнул гигант. – Пусть он умрет. И да простят тебя боги.
Он сказал «тебя», а не «нас», и это похожее на упрек «тебя» очень не понравилось Икелу.
Пизон прошел в триклиний, наполнил чашу неразбавленным вином и выпил залпом. Бенит сидел на резном стуле – любимом стуле самого Пизона – и наигрывал на клавиатуре органа. Еще до усыновления Бенит явился в дом к банкиру и занял самую лучшую из свободных спален. Теперь он совал нос повсюду, обустраивал все на свой вкус, успел переспать с тремя служанками из пяти, а шестую, самую несговорчивую, уволить. Он разбил две драгоценные вазы, залил какой-то дрянью ковер в таблине, устроил пожар в спальне и подрался с управляющим. Он был как чума, и Пизон совершенно не знал, как с этим бороться.
Зачем он усыновил этого подонка? Даже боги не ведают, зачем? А теперь Бенит прилип к нему, и не отстает. И никогда не отстанет. Никуда от него не деться.
Вслед за Бенитом в дом притащился мерзкий старикашка Крул, ковырял заскорузлым ногтем драгоценные фрески Аквилейской школы и ругался по поводу выброшенных на ветер денег. «Одна мазня, туман какой-то, ничего не разобрать, – бормотал старикан. – Не люблю я эти новшества». На кухне Крул обследовал каждую кастрюлю, сделал поварам выговор за транжирство, в бельевой – распек служанок за порванные простыни, умудрился отнять у управляющего чековую книжку, а потом явился в таблин Пизона и пустился в рассуждения о политике, перемывая косточки каждому из шестисот сенаторов по очереди. Пизон попытался заикнуться о том, чтобы Крул убрался куда-нибудь подальше, но Бенит горой встал на защиту деда. Банкир уступил. Почему? О, боги, почему он стал так малодушен?
Вскоре Пизону начало казаться, что он сходит с ума. Сходит, но никак не может сойти.
– Папаша, ты слишком много пьешь, – заметил Бенит. – Наконец-то я могу называть тебя папашей законно! Здорово, да? Воображаю, какой фурор известие о моем усыновлении произвело на моих дружков-первооткрывателей.
– Заткнись.
– Неужели ты не хочешь послушать мои умные мысли?
– Бенит, мы оба висим на волоске. Драчка в подвале сорвалась, мой заказ не выполнен, а этот олух Макрин пустился бега. Я взял два клейма. Одно – чтобы получить подряд на строительство канала, а второе, чтобы император овдовел. Заплатил за каждое миллион сестерциев. А что вышло? Ничего!
– Друг мой, это-то и хорошо. Потому что твои желания – фикция. В отличие от моих. Цезарь умрет. А я стану императором.
Пизон смерил своего только что усыновленного сынка презрительным взглядом. Бенит играл на клавиатуре органа пальцами ног. У него была одна клавиатура – без труб. Но эти беззвучные упражнения чрезвычайно его забавляли. Он приходил в восторг от одного нажатия клавиш.
– Ну,
– Я смотрю на вещи реально. А ты… Исполнения твоих желаний придется ждать до греческих Календ [119] , – огрызнулся банкир. – Ты как всякий ничтожный тип, мечтаешь о несбыточном.
– Неправда. Я – Магн, великий. Просто великие иногда кажутся людям вульгарными. Вот на тебя точно никогда не падет выбор. Из-за твоего богатства. А я беден. Но при этом потенциально богат. Я там и здесь. И нигде. Таких обожает толпа. Она влюбляется в них мгновенно и надолго. Да здравствует толпа! За две тысячи лет она не сделалась ни умнее, ни просвещеннее! Папашка, налей мне. Я хочу выпить за охлократию.
119
То есть желания никогда не исполнятся, потому как у греков не было Календ.
Пизон покорно исполнил просьбу Бенита.
– Папашка, мне очень понравился твой замысле, но я внесу в него некоторые коррективы. Я – твой корректор [120] , папашка, цени. Кстати, ты знаешь, что Элий в Риме? Нет? Приехал тайно. Говорят, болен. Так вот, сегодня ночью я убью Цезаря, а в убийстве обвинят Элия. Разумеется, с него снимут потом обвинение… может быть. Но это неважно. Главное – бросить тень. Элию не избавиться от нее до конца жизни. А главное, Руфин никогда не простит Элию смерти сына – не важно, виновен сенатор или нет. А потом выйду я весь в белом. Кандидат то есть. И стану императором.
120
Корректор – должностное лицо, назначенное императором на краткий срок, чтобы исправить то, что другие натворили в провинциях.
Пизону казалось, что Бенит бредит.
– Ты поражен грандиозностью моих планов? – продолжал Бенит. – Я уберу Цезаря, потом Руфин уберет Элия, а уж потом мы с тобой, дорогой папашка, придумаем, как, не торопясь, убрать Руфина. Настало время массовой уборки. Урожай созрел.
Пизон вновь наполнил свой кубок и осушил.
– А потом ты уберешь меня?
– Нет, дорогой папочка. Ты сам устранишься. Отойдешь в тень и будешь мне помогать добывать империй [121] . А я буду помогать тебе добывать деньги. У нас будет совместная компания. «Пизон и сыновья. Рим и провинции». Неплохо звучит? Мы как два братца Диоскура – один бессмертный, другой – обычный человек.
121
Империй – власть.
– Потише, пожалуйста, – шепотом попросил Пизон.
– А что такого? Неужто Руфин не знает истории о двух любящих братьях Касторе и Поллуксе? Не волнуйся, папашка, доносчиков никто не слушает нынче. Лучше давай заключим пари на миллион сестерциев, что я сделаюсь Августом.
– Руфин еще жив и не собирается умирать.
– Миллион, папаша. Неужели тебе жаль миллиона для родного сыночка?
И он ударил разом двумя ногами по клавиатуре. Пизон сморщился, как будто пронзительные звуки органа в самом деле раздались в комнате.