Мечта Мира

Хаггард Генри Райдер

Подобно каркающим стаям хищных воронов.

Словно снежные хлопья, гонимые ветром.

Мчимся мы и несем с собой смерть.

Услышав эту музыку, Скиталец понял, что война — близко. Он знал, что его стрелы быстро полетят в цель и насытятся человеческой кровью, протянул руку и взял лук.

Наконец, страдания его разразились слезами. Слезы потекли ручьями из его глаз. Он долго и непрерывно плакал, потом встал и пошел, потому что голод заговорил в нем сильнее тоски, любви и желаний.

Через узкую дверь он прошел в потайную кладовую

дома, которая была выстроена им самим. С трудом отыскал он дверь, так как и здесь все заросло травой, и нашел запас зерна. Дом был богат запасами и провизией, когда появилась чума. Странник поел и вынул из сокровищницы прекрасное золотое вооружение несчастного Париса, сына Приама. Царь Менелай, после разгрома Трои, подарил его своему дорогому гостю Одиссею. Скиталец одел на себя золотое вооружение и взял меч с бронзовым клинком и серебряным наконечником. Любовь к жизни вернулась к нему теперь, когда он поел, выпил воды и слышал песнь волшебного лука. Он был жив и надеялся жить, хотя дом его был заброшен, жена умерла, и сын Телемак исчез, и никто не мог ничего сказать о нем.

Одевшись, он выбрал себе два копья, почистил их, привязал за плечами колчан со стрелами, взял свой большой лук и ушел из родного дома, ушел навсегда. Никогда нога его не ступит сюда более!

Пусть зарастает травой, пусть морской ветер поет над ним погребальную песнь!

II. Мечта Мира

Ночь была светла и тиха. Только шум воды нарушал царившую кругом тишину. Скиталец вышел из своего дома и пошел к морю, поглядывая на окна домов. Но в них было темно и тихо. Многие из домов были совсем разрушены, так как за чумой последовало землетрясение. Там и сям по дороге виднелись ямы, и лунный свет, пробиваясь в трещины домов, бросал причудливые и странные тени. Наконец, Скиталец добрался до храма Афины, богини войны. Кровля храма упала, колонны пошатнулись, пол зарос диким тимьяном. Он подошел к двери другого храма, на алтарь которого когда-то приносили много жертв. То был храм Афродиты, богини любви.

В открытую дверь до него донесся нежный запах ладана и курений; что-то блеснуло в серебристых лучах месяца… Медленно шел Скиталец, чувствуя себя усталым, словно в полусне, потом спрятался в тени длинной миртовой аллеи, опасаясь, что морские разбойники, быть может, пируют в развалинах забытого храма.

Нет, ни одного звука не доносилось до него, ни пения, ни танцев… Все было тихо и пустынно.

Вооружившись мужеством, он вошел в священное место. Высокие, бронзовые жаровни не дымились курением; факелы не горели в руках золотых фигур, стоявших в храме Афродиты. Но что это? Грезил ли он наяву, или был это отблеск лунного света? Весь храм купался в огненном сиянии. Пламя выходило не из алтаря божества, а горело неугасимым, божественным огнем. Стены, с нарисованными на них сценами любви, колонны и своды, — все это пламенело ярким сиянием огня.

Скиталец испугался, поняв, что Божество близко. Он склонил голову, закрыл свое лицо и сел у алтаря. Спал ли он или грезил, он сам не знал, но ему явственно слышался шелест и шепот миртовых и лавровых деревьев, и чье-то холодное дыхание повеяло ему в лицо.

Он вздрогнул; волосы на голове зашевелились. Потом наступила тишина. Затем раздался голос. Он знал, что это голос Божества: боги часто говорили с ним прежде; он слыхал музыкальный голос Афины, царицы мудрости и войны, нежный лепет Цирцей, дочерей Солнца, и дивную речь Калипсо. Теперь слова доносились до него нежнее воркованья

голубки, слаще сна: «Одиссей, ты не знаешь меня, но я твоя госпожа, и ты должен быть моим слугой! Где же твоя богиня, Афина? Зачем преклоняешь ты колена перед дочерью Зевса?»

Скиталец не ответил, только склонил голову в глубокой тоске. Между тем таинственный голос продолжал:

— Смотри, твой дом опустел, твой очаг холоден! Ночные птицы нашли приют под твоей кровлей.

— У тебя нет ни ребенка, ни жены, ни родины; твоя богиня Афина забыла тебя. Много жертв приносил ты ей, а мне принес ли хоть пару голубей? Или она забыла тебя потому, что серебристые нити появились в твоих темных волосах? Разве мудрая богиня так же изменчива, как нимфы? Разве она любит человека только в расцвете юности?

— Я не знаю и не понимаю этого! Знаю только, Одиссей, что ты должен склониться передо мной и служить мне. Я покоряю себе все живущее: богов, людей и животных. Не думал ли ты избежать Афродиты? Ты никогда не любил так, как я внушаю людям любить. Ты никогда не слушался меня, не знал радостей и горя любви! Ты только терпел ласки Цирцеи, дочери Солнца, и скучал в объятиях Калипсо. Что касается твоей умершей жены, Пенелопы, ты любил ее законной любовью, но не пылкой страстью. Она была твоим другом, твоей хозяйкой, матерью твоего сына. С ней соединяются все воспоминания твоей родины. Но она умерла; ребенка нет, твоя родина — только груда костей и развалин. К чему послужили все твои странствования, труды и приключения? Что нашел ты? Ты жаждешь найти ту, что ищет все человечество — Мечту Мира. Никто не может найти ее, не нашел и ты, Одиссей. Твои друзья умерли, страна опустела, все погибло, осталась одна надежда. Перед тобой лежит новая жизнь, без забот и воспоминаний прошлого. Хочешь ли ты быть моим слугой?

Голос становился все нежнее, слышался все ближе, дивное благоухание коснулось Скитальца. Дыхание богини коснулось его шеи, ее волосы смешались с его темными локонами.

— Теперь, Одиссей, — продолжал голос, — пожертвуешь ли ты один час для меня? Не бойся, ты не увидишь меня. Подними голову и взгляни на Мечту Мира!

Одиссей поднял голову и увидел дивное видение. Это была девушка, не похожая на смертную женщину, в полном расцвете красоты и юности, почти дитя, прекрасная, как богиня. Сама Афродита могла бы позавидовать ее чудной красоте!

Она была тонка и стройна, как молодая пальма, в ее глазах светилось спокойствие и невинность дитяти. Девушка держала на голове блестящий бронзовый кувшин, словно несла воду из колодца.

Скиталец узнал ее: он видел эту девушку во время путешествия в страну царя Тиндаруса, ее отца. Она встретилась ему, когда шла с реки. Тогда он был молод, его глаза любовались красотой Елены, сердце жаждало ее, прекраснейшую из женщин, и он просил ее руки. Но Елена была отдана другому человеку, Менелаю.

Созерцая юную Елену, Скиталец чувствовал, что помолодел, что любит красавицу страстной и юной любовью.

Видение растаяло, исчезло… Из тумана появилась новая картина. Он увидел самого себя, переодетого нищим, сидевшего в огромном, освещенном зале, а женщина мыла ему ноги и мазала его голову благовонным маслом. Лицо женщины было прекрасно, но печально.

И вспомнилось Одиссею, как прокрался он в город Трою в дом Приама, чтобы проследить троянцев, как Елена, прекраснейшая из женщин, омыла его ноги и помазала голову маслом. Пока он смотрел, видение исчезло в тумане. Он склонил голову, упал на колени перед алтарем богини и воскликнул: