Мечта о Крылатом Коне (сборник)

Юрьев Сергей Станиславович

Граф надел на себя шляпу, и его вновь стало видно, но когда Маша посмотрела на себя, ей никого не удалось разглядеть.

– Граф! – обратилась она к своему новому знакомому, даже не зная, что хотела сказать, но его уже не было на месте, а из-за соседнего дома раздавался удаляющийся топот его сапог.

Теперь оставалось только плакать. Теперь её даже дома никто не заметит, а пытаться с кем-то заговорить – только прохожих пугать…

В какой-то сказке Маша читала, что если тебя случайно заколдовали, надо сделать какое-нибудь доброе дело, и после этого можно обратно расколдоваться. Она уже начала думать, что бы ей такого сделать – старушке помочь через дорогу перейти или дать Генке Глухову алгебру списать, как

вдруг у неё под ногами обнаружилось павлинье перо, которое граф обронил, когда шляпу снимал.

Маша тут же решила найти своего нового знакомого и перо ему вернуть. Топот сапог графа ещё не совсем затих, и она бросилась вдогонку.

Когда она оказалась на самой окраине Лукоморска, шагов графа уже не было слышно, а следы его вели по тропинке к пруду, от которого в реку Каялу стекал маленький ручеёк, и терялись в прибрежных камышах. Идти дальше было страшно, но Маша всё равно пошла – а куда деваться, не оставаться же невидимой на всю оставшуюся жизнь… Когда вода достала ей до подбородка, вдруг оказалось, что нет вокруг ни пруда, ни камышей, а поднимается она по мраморной лестнице из фонтана, вокруг которого гуляют дамы с кавалерами, неподалёку стоит дворец с золотой крышей, и в его сторону граф идёт, а все, кто навстречу попадается, ему кланяются.

– Граф, вы перо обронили, – сказала Маша, протягивая ему перо.

– Девочка, – еле слышно ответил граф. – Возьми его себе и уходи, а то гости узнают, что я без шляпы невидимый, и ходить ко мне перестанут. Я же так всё свое влияние в обществе потеряю…

Маша поняла, что доброе дело ей сделать так и не удастся, да и графа беспокоить не хотелось, раз он влиянием своим так дорожит… Вернулась она к фонтану, спустилась по мраморной лестнице и оказалась снова по шейку в пруду, а кругом камыши…

– Девочка, вода же холодная! – удивлённо воскликнул сидевший на берегу рыбак.

Маша тут же на себя посмотрела, и оказалось, что видимость к ней вернулась.

Перо от шляпы-видимки Маша поставила в глиняный кувшин, в котором когда-то, по слухам, джинн сидел, и иногда, разглядывая его, она думает, чего же она такого доброго сделать успела, чтобы чары рассеялись. Может быть, то, что не стала графа перед гостями конфузить? Тогда получается, что граф с тех пор, как ему шляпа досталась, ни одного, даже такого крохотного, доброго дела не сделал, бедняга…

Волшебство из лужицы

– Не пей из лужицы – козленочком станешь, – сказала сестрица Алёнушка братцу Иванушке, увидев, что в луже копытце отпечатано.

Братец Иванушка козленочком становиться не хотел и поэтому из лужицы пить не стал. Но смекнул, что если в луже чей-нибудь след увидит, а потом из нее водицы отхлебнет, то в того и превратится, чей там след отпечатан. А когда вернулись они домой с прогулки и сестрица села телевизор смотреть и крестиком вышивать, потихоньку снова на улицу улизнул и пошел куда глаза глядят. А глаза у него глядели на лес, что в версте от околицы. Как раз ночью ливень прошел, и луж было кругом видимо-невидимо. Только Иванушке не всякая лужа подходила, он искал те, которые со следами. Но попадались ему всё больше коровьи следы, а в зверя домашнего он превращаться не хотел. Думал, станешь коровой, так тебя доить начнут и питаться одной травой заставят. Иванушка хотел превратиться в зверя дикого, в зверя вольного, чтоб никто ему не указ был. Надоело всех слушаться, а то даже сестрица, хоть и ненамного его старше, и то раскомандовалась – и долго не гуляй, и гусей-лебедей пригони, и в сенях подмети, и на чердак не лазь, и голубей не гоняй. «Нет, – думал Иванушка, – вот превращусь в медведя, например, пусть тогда мной покомандуют! Скажу «Р-р-р-р-р!», и враз все от меня отстанут. Сам себе хозяин буду». Долго он по лесу бродил, всё медвежий след искал. Темнеть уж стало, и по телевизору все передачи кончились, тут-то

и заметила сестрица Алёнушка, что братец ее куда-то пропал, не слышно его и не видно. Хоть и страшно ей было ночью из дому выходить, но не пропадать же Иванушке-то. Она бы в милицию позвонила, но жили они в такой глухой деревушке, что там ни телефонов, ни милиционеров не было, так что пришлось ей самой в темный лес идти, потому как заблудиться, кроме темного лесу, в тех местах было негде.

А Иванушке с каждой минутой всё страшнее и страшнее становилось, он же маленький был, и в лесу его всякий хищник обидеть мог. И чтобы хищник его не обидел, он сам хотел скорее хищником стать, но лужа с подходящим отпечатком ему всё никак не попадалась. И вот, когда уже совсем стемнело и страшные вопли да рычанье по лесу разнеслись, а среди кустов глаза чьи-то засветились, решил Иванушка рискнуть и из первой попавшейся лужи испить – мол, будь что будет. В том лесу всякого зверя водилось видимо-невидимо, а в ту лужу и лось, и кабан, и медведь, и заяц, и лиса, и волк, и жираф, и зебра ступали. Отхлебнул из нее Иванушка и стал огромным, лохматым, зубастым, сохатым, усатым, полосатым, хвост и уши торчком.

Такого зверя там никто отродясь не видывал, так что все хищники, которые к нему подкрадывались, враз разбежались, только ветки затрещали. Обрадовался Иванушка, что так удачно у него всё получилось, и прилег было под сосну вздремнуть, да только слышит, будто идет кто-то по просеке, по лужам шлепает. Удивился он и подумал, что кто-то в этом лесу есть страшнее его, раз такого зверя не боится. Выглянул он из-за ствола трехобхватного, а там сестрица Алёнушка идет и горько плачет. Жалко ему стало сестрицу, решил он выйти да и показаться, но вдруг вспомнил, что страшен видом своим – Алёнушка его не узнает да ещё и перепугается. Так и бродили они всю ночь по лесу – Алёнушка братца искала, а братец с ней в прятки играл. А под утро сестрица домой пошла – на крылечке сидеть и горько плакать. Она ведь подумала, что Иванушка пропал совсем и больше никогда они не увидятся…

А Иванушка тоже, как солнце взошло, домой направился. Думает, по дороге, мол, найду лужицу, в которой человеческий след отпечатан, и снова человеком стану, а не страшилищем лесным. И нашел возле самой околицы… Правда, след там был от сапога кирзового сорок пятого размера. Отхлебнул он водицы да и превратился в сторожа дядю Гришу, который частенько мимо проходил – всё на работу, колхозную контору стеречь. Посмотрел Иванушка на свое отражение – и кепка на нем дырявая, и фуфайка на нем рваная, и сам он небритый и сморщенный, как гриб сморчок. Огорчился он, а делать нечего – надо домой идти, а то он так проголодался, что терпежу никакого не было.

Вошел он во двор, а сестрица на него глянула с крыльца-то и побежала к нему навстречу.

– Братец мой Иванушка, – говорит, – я уж и не чаяла тебя дождаться, думала, сгинул ты совсем…

– Да как же ты меня узнала?! – удивился Иванушка. – Я ж такой страшный, прямо как дядя Гриша.

– Да как же мне тебя не узнать… – ответила сестрица, а братец ей и рассказал обо всём, что с ним приключилось.

Сели они на крылечко рядышком думу думать. В тех местах заповедных, где они жили, в лесах лешие водились, Баба-яга частенько у них над трубой в ступе пролетала, так что колдовать в округе многие умели, а вот расколдовывать никто не мог.

Но была Алёнушка умницей-разумницей и придумала, как братца спасти. Вспомнила она, что вчерась поутру Иванушка в луже за забором прыгал, брызгами брызгался. И сказала она братцу, чтоб из той лужи отхлебнул. Послушался он сестрицу и превратился в себя самого. После этого стал Иванушка водицу пить только колодезную и Алёнушку во всём слушаться. Только вот Алёна как увидит сторожа дядю Гришу, так у нее и сердце замирает, не с Иванушкой ли это снова беда приключилась…