Мечтатель
Шрифт:
«Наш куратор спит как сурок. Ему снится покров уютного огня; и уж не знаю, в опыте дело или в каких-то хитростях посвящения стихии, но кошмары его не беспокоят. Единственного меж нас. Вот только я не уверен, что его способ наилучший».
Самое сладкое приберёг напоследок, как всегда. Значит, есть и третий способ?
«Разумеется. Видишь ли, Кимара… нет. Скажи: чем кошмар отличается от обычного сна?»
Снова прятки во внутреннем молчании. Затем:
Тебе ответить с авторитетами или так, как я сама думаю?
«Учитывая, какую
Тогда всё просто. Я думаю, что кошмар — это злой сон, в отличие от обычного, благого. Он не даёт отдыха, мучает душу и даже тело, затягивает и ранит. В общем, кошмар — это зло.
«Ясно… проведу аналогию… сравнение. Когда человек ранен, рана его болит. Дёргает, ноет, не даёт отдыха, мучает душу и даже тело… скажи: боль — это зло?»
Да. Но ты как бы намекаешь, что не всё так просто?
«Именно. Потому что я думаю так: зло — это рана. Но боль от неё не зло, а совсем наоборот. Она свидетельствует о непорядке, не даёт совершать глупости и вредить себе ещё сильнее. Если бы не существовало боли, люди могли бы бегать даже на сломанных ногах… недолго. Можешь сама вообразить последствия. Так вот: Химерник, где мы находимся — это рана мира. И он, вполне возможно, в самом деле зло. Наши же кошмары — это боль. Можно бегать от неё, можно от неё отгораживаться, как Лараг… но не лучше ли будет прислушаться?»
Ты… ты действительно странный.
«Странный я или нет, обсудим потом. Перед нами поставлен конкретный вопрос: что делать с кошмарами? Я затрудняюсь дать ответ, потому что раньше не сталкивался с подобным».
Как будто я сталкивалась!
«Нет. Но у меня на родине говорят: одна голова хорошо, а две — лучше. Имея в виду, что думать над сложными вещами лучше не в одиночку».
А у вас там считают, что люди думают головой?
«Да. Что и не удивительно: мозг всё-таки находится в черепе, а не в груди… ладно, не в том суть. Я хочу попросить тебя…»
О чём?
«Посторожи мой сон. Точнее, мой кошмар. А я попробую выяснить, что именно говорит нам эта боль».
То есть просто сидеть рядом и не будить?
«В общем, да. Знаешь, как у больных лихорадкой дежурят. Я не исключаю возможности, что могу попытаться прямо посреди кошмара вскочить и попытаться куда-нибудь убежать… не просыпаясь. На этот случай мне и нужна помощь».
А если ты… не проснёшься?
«Считаешь, что опыт слишком рискованный?»
Да!
«М-м… возможно, ты права. Да какое там „возможно“! Такие опыты действительно лучше ставить, имея под рукой мага разума. И у меня даже есть один знакомый, подходящий для этого. Ладно, решено: не будем рисковать. Сначала успешно завершим рейд, станем Охотниками, а уж потом будем… экспериментировать».
Будем?
«Ну, ты же не откажешься поучаствовать?»
В душе Кимары сцепились возмущение, страх и смех — и в итоге смех победил:
Мальчишка!
«Ну, определённо
Да…
Конечно, вся эта история со снами имела дополнительной целью заинтересовать Кимару моей скромной, но коварной персоной. Да. Именно дополнительной. А в основе…
Я боялся. Да, вот так просто: боялся. И совершенно не рвался погрузиться в кошмары по-настоящему. Это аутогенные кошмары похожи на боль и сигнализируют о чём-то важном, что упускает бодрствующее сознание. А кошмары, так сказать, экзогенные? Поддаваться им без страховки, посреди источника подобных ощущений — действительно плохая идея. Тем более, что даже буст-дриминг всего лишь снижал интенсивность кошмаров, но отнюдь не избавлял от них. Более того: из-за буст-дриминга приходящие во сне образы приобретали особенно неприятное… м-м… качество. Хоть я закалён всяческими ужастиками, да и вообще не склонен принимать всерьёз то, что происходит во сне, но… с учётом магии сон может перейти в нечто большее.
И в Темноземелье ждать от этого «большего» добра — слишком наивно.
В общем, нам оставалось терпеть, следить друг за другом и будить нырнувших слишком глубоко. А ещё — ждать окончания испытательного срока, аки манны небесной.
Недосып на всех (кроме Ларага, разумеется — он-то ночами как минимум по три раза не подрывался!) сказывался не лучшим образом. К началу третьей девятидневной недели я впал в угрюмую замкнутость — хотя не абсолютную, но для меня не особо характерную. Кимара стала раздражительнее прежнего и всё свободное время «танцевала» боевые комплексы, борясь с давлением на психику при помощи доказавшего надёжность метода. Штырь ей подражал, благо, выносливости парню хватало. А Губа увлёкся рукоделием… точнее, всякой мелкой работой. Постоянно сидел у речки с удочками — и, поглядывая на поплавки, точил и без того острые ножи, вышивал на штанах сложные узоры, заодно укрепляя ткань, гравировал фляги при помощи запасного жала кнута, позаимствованного у Плети. Ну и попросту вырезал из дерева какие-нибудь безделицы, когда осмысленная работа окончательно надоедала.
Занятия магией, точнее, уроки концентрации отменились сами собой: ни у меня, ни у остальных не получалось сосредоточиться в достаточной мере, чтобы из этого вышел какой-либо толк. Сам-то я магию практиковал, уделяя усиленным занятиям не менее трёх часов в день, но ещё и учить кого-то? В таком настроении? Да вдобавок к прочим прелестям на виду у отвратительно бодрого и деятельного куратора, чтоб ему утонуть на мелком месте?
Х-ха!
В общем, время тянулось недоваренной резиной, пока у Кимары не наступили женские дни. Видимо, это послужило последней каплей…
Говоря кратко, «порча» активизировалась. И полезла наружу.
Конечно, это случилось ночью. Во сне. Я в очередной раз выдернул Плеть из неприятных ночных видений, приправленных вполне характерной тянущей болью пониже пупка. Но следом за волной облегчения «поймал» куда более мощную волну ужаса. И потом с трудом мог вспомнить, каким образом оказался рядом с ложем Кимары — напружиненный, с горящим над головой, словно нимб, осветительным форслайтом. Впору заподозрить, что каким-то нечаянным образом освоил телепортацию, массаракш…