Мечты о лучшей жизни

Островская Екатерина

Но лохматый зверь торопился и не хотел слушать человеческие бредни. Николай Сергеевич взял волчонка, снова положил его в шапку, ту придвинул к батарее, и тут раздался звонок в дверь.

– Вернулась, – машинально подумал Ребров и сразу усмехнулся своей мысли.

Он ведь подумал о волчице, как о человеке, который может уйти, а потом вспомнить, что забыл какую-то вещь дома, и вернуться. Скорее всего, это опять явился сосед и будет требовать продолжения поминок. Придется отказываться.

Николай Сергеевич

открыл дверь, заранее притворившись усталым. Замок щелкнул, створка распахнулась…

На пороге стояла Мила.

Она стояла и молчала. Надо было отойти и впустить ее в квартиру, но ноги парализовало. Следовало что-то сказать, а у Николая сдавило горло. Бывшая жена тоже ничего не говорила, только смотрела.

– Не прогоняй меня, – наконец прошептала Мила. – Хотя бы полчаса поговори со мной.

– Да, да, – кивнул Ребров, делая шаг в сторону, – полчасика можно поболтать.

Зачем он так сказал? Хотя, с другой стороны, Мила ведь его вовсе не замечала. Он лечил их с Борисом жеребца, ходил по их дому, ужинал с ее мужем, а она скользила по нему взглядом, как по пустому месту.

Но Мила вошла в квартиру и улыбнулась:

– Знакомый запах.

И добавила:

– Роскошный аромат.

Николай помог ей снять длинное кожаное пальто с воротником из чернобурки, потом, как в былые годы, расстегнул «молнии» на высоких сапогах и снял их с нее. Причем второй сапог не захотел слезать с ее ножки, и он обнял ладонью ее щиколотку. А Мила вдруг наклонилась, поцеловала его в затылок, задержала свои губы на волосах, прошептала:

– Милый мой зверинец… Я столько лет скучала по этому запаху!

Таких слов он не слышал от нее раньше. И таких интонаций, полных нежности, тоже не было. Как не было и того, что сейчас переполняло его самого: безумной жалости и всеобъемлющей любви к ней. Любви, которая вычеркнула из памяти годы, проведенные без нее.

Ребров с радостью так бы и стоял в неудобной позе уличного чистильщика обуви хоть целую вечность, но сапог все-таки слез с ноги.

– Мне даже нечем тебя угостить, – признался Николай.

– Я все привезла.

Мила прошла на кухню, неся за ремень сумку. Стала извлекать из нее и выставлять на стол коробочки и баночки, нарезки колбас, сыров, лосося и осетрины. Последними на стол были водружены две бутылки бордо.

– Я помню, ты любишь красное сухое.

Похоже, Мила помнила все. Как и Николай, не забывший ни одной минуты их прежней жизни. Он помнил каждую родинку на ее теле, запах волос, звук сладкого предутреннего посапывания и страсть ночного поцелуя.

– Значит, ты сюда перебрался, – сказала Мила, раскладывая по тарелкам привезенные продукты.

А Ребров не нашел ничего лучшего, как проворчать:

– Я думал, ты с Семеном живешь.

Зачем он это сказал? К чему ворошить старое? Все это прошло. Отлетело, как лист, сорванный с дерева

осенним ветром.

Но Мила не обиделась, наоборот, улыбнулась с незнакомой ему кротостью.

– Семен привез меня к себе, а вечером туда ворвался отец. Он даже порог не переступил, скомандовал: «Собирайся!» Сразу хотел отвезти меня к тебе, то есть к нам, но я неизвестно чего испугалась. Целую ночь ревела у родителей, потому что поняла – все рухнуло. Потом надеялась, что ты позовешь меня, удержишь, простишь… А когда развелись, уже на все было наплевать.

Она сама открыла бутылку и разлила бордо по бокалам. У Николая застыла на губах фраза, которую он никак не мог произнести. А раз так, лучше промолчать и запить невысказанное вином.

Но разговор все же продолжался. О том, что было плохого, если и говорили, то как о старой болезни, которая прошла и уже не приносит страданий. Странно, еще день назад Николай не мог вспоминать об их разлуке без боли, сегодня же сидит и спокойно слушает про то, что Семен давно генерал и служит в Москве, в министерстве.

– А Борис? – спросил Ребров дрогнувшим голосом.

Только сейчас он понял, что это главное препятствие.

– Борис? – переспросила Мила. И сразу стала серьезной. – Мы познакомились год назад у общих знакомых. Он начал ухаживать красиво и с каким-то азартом, почти сразу сделал мне предложение. Я месяц подумала, а потом согласилась. Решила: мне скоро тридцать, а то, что не люблю его, не так уж и важно. Про себя я точно знала, что не полюблю никого больше. А так – у нас все будет. И действительно, у нас есть все. Вернее, у него. Причем все самое-самое лучшее: жена, конь, автомобиль, ружье. Мне даже трудно сказать, что из перечисленного Борис любит больше.

Мила вздохнула. Через секунду добавила:

– Но он далеко не так прост, как кажется.

Более она ничего не сказала о муже и вообще примолкла. А Николай Сергеевич все никак не мог выговорить то, что рвалось наружу. Потому что оно требовало честного ответа, а именно его Ребров и боялся.

– У тебя есть кто-нибудь? – наконец нарушила молчание Мила.

Николай взял ее за руку и повел в спальню. Подведя к батарее, показал на вывернутую кроличью шапку.

– Ой, – обрадовалась Мила, – щеночек! Какой маленький! Какой хорошенький!

И она взяла пушистый комочек в ладони.

– Ему три дня, – объяснил Ребров. – Только это волчонок.

– А где его мама?

– Утром придет.

Мила недоверчиво посмотрела на бывшего мужа и поняла, что это не шутка. Осторожно вернула волчонка в шапку, а когда выпрямилась, радостно удивилась:

– Ой, наша кровать…

И тогда Николай Сергеевич, напрягаясь и краснея, озвучил наконец то, что хотел спросить с той самой минуты, когда, открыв дверь, увидел ее на пороге:

– Мила, ты меня еще любишь?