– Обращайся, буду рад помочь еще! – Как будто что-то подмигнуло мне, после этих слов.
– Боже… – только одно это слово увенчает конец этого энергичного разговора с не пойми кем. Единственное слово громовым эхом режет внутреннее мое ухо.
Теплый желтый свет ненавязчиво кружится в кухне, пока я ставлю на огонь
свой старенький чайник. Почему-то не хочется мне сегодня ни вина, ни пива, ни крепкого. Само по себе это странно. Я, вообще-то, почти хронический алкоголик, но иногда и самые незыблемые и неподвижные моральные установки дают сбой. Конфорка накаляется синим пламенем. Я снова гляжу на огонь, пытаясь различить тот раскаленный красный цвет железа, который таким сочным мне рисовала фантазия и фильмы с подкорки. Во дворе слышатся крики матерей, зовущих детей обратно домой. Так кончался мир власти детской фантазии: солдаты, моряки, малолетние матери с пластиковыми детьми, футболисты и бунтовщики шагали нехотя по своим домам. Проявляется в памяти моё детство: круговая карусель была окружена песком и турниками, чуть дальше было футбольное поле, которое, по нашей местной легенде, «построил» кто-то из жильцов нашего девятиэтажного монолита. Кружились бабочки в вечере теплого лета, яркие детские голоса – писклявые и безобразные – мирно сосуществовали с зеленью нескольких тополей и бабочками. Я сижу, выставив перед собой свои детские ноги и громлю солдатиков одного за другим. Не знаю почему, но я всегда представлял себя антагонистом. Я был вселенского масштаба злом: морское чудовище типа «Левиафан», диктатор-тиран, последний солдат побеждённой армии, до последнего патрона противостоящий праведной победе здравого смысла и человечности. Может мне было жаль тех, кто обречён проиграть? Не знаю. Помню еще, что со мной мало кто хотел играть из-за моих странных предпочтений. Все играли в футбол или «дочки-матери», догонялки или прятки. Я же любил появляться неожиданно, дабы весь мир сплотился в борьбе с невиданным монстром.
Муравьиный рой в моей голове умирал за
работой. Что-то с подкорки вынырнуло, булькнуло, и снова унеслось в глубину океанских расщелин. Но мне не суждено закончить образ прошлого – в замочной скважине слышалось железное бормотание. «Опять…» – глухим уставшим шепотом скользит в мыслях. Странно всё это… как может из ребёнка, настоящего ребёнка, вырасти нечто на меня похожее? Как все взрослые вообще ими стали? Но! что ещё сильнее беспокоит: каким образом жизнь извернулась, что из милой девочки, старательно заполняющей свой дневник первоклассницы, боявшейся испачкаться пока она ест – выросло это существо? Она стояла передо мной в своих привычных простеньких кедах, широких джинсах и аккуратно разорванной маечке ближе к правой груди. Прямые длинные волосы и аккуратный нос, маленькие, почти восточные глазки и уверенный, но тихий голос. Она смотрела на меня с явным нежеланием говорить и объяснять что-то. Хотя, она всегда так смотрит, как минимум последние два года. Снимаю свистящий чайник с плиты и говорю ей:
– Надолго в этот раз? – Пока я говорил, она успела подкатить ко лбу свои маленькие рыжие глазки.
– То есть так? Ни тебе «привет», ни еще чего? – тихо и заебано она ответила.
– Тебя не было семнадцать дней… Я волновался вообще-то. – вливаю кипяток в кружку к растворимому кофе.
– Оно и видно… Не спрашивай ничего, ладно? Я правда сильно устала. – она опускается на стул, упирается локтями в стол и кладёт свою маленькую головку себе на ладони.
– Где ты была? – сажусь на стул и оказываюсь напротив. Почти севшее за горизонт солнце напрямую светит в её лицо.
– Да ты, блять, издеваешься…
– Тебя не было семнадцать дней, а ты предлагаешь мне ничего не спрашивать? Не забыла, что мы женаты с тобой? – отхлебываю немного кофе и обжигаю себе язык.