Мечты
Шрифт:
— Ну, у меня баба корпусная, не скоро помрет, — с уверенностью отвечал Ферапонт.
Он не врал. Лукерья была почти вдвое выше его и кость имела широкую, богатырскую. Ферапонт и она казались мало подходящей парой друг другу, но сложились так обстоятельства, что безродный Ферапонт был удостоен вниманием Лукерьи и вошел в саманную хату Гугнихи законным зятем. Не раз, правда, на первых порах ему приходилось слышать соболезнующие разговоры соседок с Лукерьей:
— И плохенького мужишку ты нашла себе, Луша!
На это Лукерья трезво-практическим тоном отвечала:
— Ничего. Лишь бы шапка на голове была… Хорошего-то возьми, а он все пропьет да в орла проиграет.
Ферапонт был мужем удобным во многих отношениях. Угловатая, смуглая до закоптелости Лукерья, с крупными чертами рябого лица, не рождена была пленять сердца и сама была глубоко равнодушна по части нежных чувств. Но нужда полуголодного существования еще до замужества заставила ее стать жрицей богини любви. Выйдя за Ферапонта, она тоже не стеснялась в способах заработка. Тело ее — большое и мягкое — находило своеобразных любителей красоты этого сорта. Раз в неделю приглашал ее мыть полы в своем доме вдовый батюшка о. Никандр, и каждый раз Лукерья уходила от него с лишним двугривенничком, против условленного пятиалтынного, да с десятком белых мятных пряников. Заходили иногда подгулявшие казаки, приезжие хуторяне, — со своей водкой и закуской. Ферапонт очень охотно угощался с ними, быстро хмелел и смирно засыпал за столом, предварительно извинившись перед всеми собеседниками за то, что скоро ослаб. А гости после этого поочередно разделяли в чулане его супружеское ложе. И после нескольких таких визитов Лукерья могла пойти в лавку к краснорядцам Скесовым и купить своим ребятишкам по рубахе. Заветной мечтой ее было собрать рубля четыре и начать тайную торговлю водкой — хорошие барыши можно было бы выручать… Но это тоже оставалось лишь мечтой.
— Сторона холодная — Сибирь, ребятенок поморозишь! — сказал опять Роман Ильич, и, похоже было, что хотел он остановить Ферапонта, как будто жаль было ему потерять обычного собеседника, такого удобного и безобидного: над ним и смейся сколько хочешь, его и выругать свободно, и нравоучение сделать можно…
Ферапонт выпустил заряд дыму по направлению к улице и равнодушно-спокойным тоном сказал:
— Ничего. Тут скорей кабы не замерзнуть… Тоже нажитки-то не первой гильдии.
— А чем плохо? Ведь живешь? Кормишься? Еще детей какую кучу развел!
— Кормлюсь. Два дня не евши, третий так…
— Нехай едет! Нам просторней будет! — сказал Маштак, и Ферапонту показалось, что в насмешливо-суровом голосе его звучит все-таки досада и сожаление о том, что он, Ферапонт, решил покинуть станицу.
— А я тебя чем стеснил?
— Да маячишь тут, в глазах… Шел бы в свою Рассею, в город Шацкий…
— Шацкие — ребята хватские… — засмеялся сотник, крутя головой.
— Кабы у меня земля там была, — возразил Ферапонт печально.
— Земля, земля!.. Чего ты из ней будешь кроить? Ты сужет о земле имеешь, как портной, безо всякого понятия. Это надо соображать, что такое, например, обозначает земля! Есть ее не будешь, землю…
Ферапонт немножко оробел перед сердитым натиском Маштака и слабо возразил:
— Есть… едят, что ль, ее?
— То-то и я говорю! К земле надо большое приложение иметь. Нужна скотина — раз; плуг, борона, коса — два; а там — каток, веялка, арба да бечева, да сбруя — три… К земле, брат, много надо. Голыми руками ее не всковыряешь! Прикинь-ка на счетах, как это обойдется?
— А без земли? Ну-ка, ты поди без земли-то пощеголяй!
— И даже с удовольствием. В стражники уйду. Месяц прошел — подай полсотни! А там, глядишь, какой двугривенный и набежит… А в моей земле какой толк? Солонец,
— Горячие деньги! Они горячо идут, горячие деньги. Глядишь: рубах нет… Рубахи взял — хлеба! Хлеба взял — дров! Так оно и идет: вертишься всю жизнь, как черт в рукомойнике…
— Неужели у тебя залогу нет про черный день? — удивился сотник, и в голосе его слышался снисходительный упрек сытого человека голодному за то, что он голоден.
— Отколь же ему быть, залогу, ваше благородие? — сказал Ферапонт, деликатно улыбаясь над наивностью вопроса. — Ведь их у меня, ртов-то, вон сколько! Одни родятся, другие помирают, а все на него расход. Уж рубля три, меньше не обойдется, когда родится: первым долгом — бабке, второе — за крестины, того-сего… А умрет — тоже за все заплати. Малому что? У него всего много, всем доволен… всем достоинством: и богат, и ни об чем голову не ломает…
— А в Сибири, думаешь, дешевле за это берут?
— Надобности нет. Там есть из чего. Там первым долгом, по приезду, дают две сотенных на хату да три сотенных на обзаведение…
— Н-ну?
— Ей-бо!.. У меня там дядя родной.
Ферапонт соврал про дядю, но так как он слышал эти фантастические цифры от другого такого же, как сам, мечтателя, у которого в Сибири будто бы действительно был дядя, то он теперь на время присвоил себе этого дядю для большей убедительности.
— Это хорошо, — сказал Роман Ильич с некоторым сомнением в голосе.
— Куды лучше! — согласился Ферапонт.
— На пятьсот можно даже очень порядочное дело развить не то в Сибири, а и у нас, — заметил Шишов.
— Первым долгом построю хату… — вдохновенно заговорил Ферапонт, опуская глаза на огонек цигарки, отчего лицо его стало серьезно-соображающим. — Лес там дешевый, сделай милость — стройся! нипочем лес!
— Протяжной или круглый думаешь? — осведомился Маштак. Нельзя было угадать, смеется он или всерьез любопытствует: заросшее бородой лицо его всегда было немножко зверообразно, и мудрено было распознать на нем шутку.
— Не обожаю я протяжных домов — топка большая требуется. Скруглим. Три теплых с колидором, в колидоре тальянское окно сделаю. Людей мне не просить, плотничать я и сам могу, тоже, топор из рук не вырвется… А из пятисот выгадать можно… Ведь земли-то — область!
Ферапонт сделал широкий жест цигаркой.
— На пять душ дадут: на четырех ребят да на самого, бабы в счет нейдут. По пятнадцать десятин! Это… это… Прикинь, Федот Иваныч, на счетах, сколько это выйдет? Семьдесят пять?
Ферапонт давно в точности высчитал, что семьдесят пять, но хотелось, чтобы и другие воочию убедились, что именно семьдесят пять, никак не меньше. И Федот Иваныч сразу знал, что семьдесят пять, но с небрежной легкостью привыкшего высчитывать человека щелкнул раз — другой на счетах и сказал:
— Семьдесят пять.
— Д-да… это цифра! — сказал Маштак почтительным тоном.
— Цифра! — с восхищением повторил Ферапонт. — Прямо область! Семьдесят пять… это ленточка добрая выйдет… пожалуй, раза три станицу покроет? Хороша будет полоска!.. Я к реке буду прибиваться ближе — там рыбные реки. В случае чего — ну-ка. ребята, бредень! К обеду чтобы свежая рыба была! Без варева чтобы и домой не показываться!.. Там ведь рыба-то: чебаки — во-о!..
Ферапонт отмерил на левой руке до самого плеча и посмотрел на всех победоносным взглядом.