Медальон льва и солнца
Шрифт:
Здесь явно кто-то был. Но кто и когда? Ответ появился незамедлительно: Танечка. И не в деревню она шла, а из деревни. И встреча на дороге и вправду была случайной, Танечка просто не ожидала встретить кого-то, вот и растерялась и именно от растерянности сделала первое, что пришло в голову, – разыграла дурацкий спектакль с подвернутой ногой.
Но каким боком тогда Юрин визит? Хотя… а если эти двое заодно? Нет, все равно не получается! Не золото ж они тут ищут. Да и не успела бы она вчера, сколько он у реки был? Недолго, а выходили вместе с Семеном.
Марта,
– Ой, смотри, какая прелесть! – Она подняла белое платье в черный горох, мятое, грязное, с потемневшим от времени, потрескавшимся поясом, с кружевным воротником, заколотым у горла брошью, и юбкой в неряшливых крупных складках. Ничего прелестного Никита не увидел, более того, платье вызывало омерзение.
– Брось ты это.
Она пожала плечами и с некоторым сожалением отложила платье в сторону, правда, тотчас потянулась за другой цветной тряпкой. Никита, отвернувшись, прошелся по комнате, потрогал висящую на стене икону, приподняв, заглянул за раму – обои под ней были темными и влажными, – постучал по стенам. Где искать и что именно, он себе не представлял.
Выдвинув ящик стола, вытряхнул содержимое – груда запыленных пожелтевших листов, частью мятых, частью порванных. Тетрадь, чертежи какие-то, рисунки…
– Это наброски, – Марта заглянула через плечо. – Тут портниха жила, видишь, картинка и тут же примерная выкройка… слушай, а вот это я возьму. Нет, честно, возьму. Оно ведь никому не нужно, лежит в столе, пропадет тут, а я…
– Посадят, – из вредности заметил Жуков, но тетрадь отдал. Она пахла плесенью и книжной пылью, от которой в носу моментально засвербело, зачесалось, пробивая на чихание.
Следующим был альбом, рисунки, те же наряды – платья, блузки, юбки… но уже в цвете, а по краям – заметки, сделанные неровным почерком. Этот лист лежал в стопке в числе последних, такой же мятый, с замусоленными, загнутыми внутрь краями, только вот рисунок на нем отличался от прочих: поднявшийся на задние лапы лев и солнце с лучами-лепестками в лапах. Точь-в-точь как на Мартином медальоне.
– Узнаешь?
– Что? – Она скользнула по картинке равнодушным взглядом. Неужели…
– Дай сумку. Давай, давай, скорей, – Никита, как и вчера, вытряхнул содержимое на пол, потом, вспомнив, что злосчастное украшение сунул в боковой карман, вытащил, положил на стол рядом с рисунком и велел: – Смотри.
Марта посмотрела. Марта нахмурилась. Марта растерянно потрогала круглую крышку, провела пальцем по оскаленной львиной пасти, по когтистым лапам, по то ли разворачивающимся, то ли сворачивающимся спиралью солнечным лучам.
– Откуда это?
Никита понятия не имел. Хотя одна догадка у него имелась… И тут в окошко постучали, а потом в проеме появилась Танюшина мордашка с рыжими косицами.
– Привет, – сказала Танечка, забираясь на подоконник. Она спрыгнула на пол, огляделась
И тут Жуков не выдержал. Схватив Танечку за плечи, он хорошенько тряханул ее, потом еще раз. Все, хватит, доигралась, теперь она точно расскажет все, что знает.
– Отпусти, отпусти, отпусти! – Таня верещала, пытаясь вырваться, потом изловчилась и пнула в ногу. Носки туфель были острые и твердые, от боли Никита зашипел, но мерзавку не отпустил, только руки сжал покрепче и дернул хорошенько.
– Ай! – Танечка прикусила губу и заплакала, но вырываться перестала. – Я… я маме скажу! Ты… ты меня… пытался изнасиловать, вот!
– Жуков, – Мартина рука легла на плечо, – отпусти девушку. Она нам сейчас сама все расскажет, правда? Давай, Танечка, садись… а вон на диван и садись. Жуков, да отпусти ты ее, к окну вон стань, а больше здесь бежать некуда.
Пришлось отпустить. Никита переместился к открытому окну и для верности даже сел на подоконник. Марта же, достав из сумочки платок, принялась вытирать Танечке слезы. Наклонившись к самому ее уху, она что-то зашептала, и девушка постепенно успокоилась, всхлипы стали реже и тише, потом Танечка позволила усадить себя на диван, немного покапризничав по поводу того, что он старый и грязный, и если платье испачкается, то мама ругаться станет. И вообще обязательно станет, потому что Танечка не сказала, куда идет, она же думала – ненадолго, а получилось наоборот.
– Мама искать станет, – сказала Танечка, глядя на Жукова исподлобья, сердито и обиженно. Выпяченные губки дрожали, зеленые глаза блестели влагой непролитых слез, а на круглом подбородочке проступили морщинки. – Я ей все расскажу!
Она потерла ладошкой плечо, потом другое, на белой коже красными пятнами проступали отпечатки рук. Никите стало стыдно.
– Конечно, расскажешь, – Марта погладила Танечку по голове. – Мы вместе расскажем. Только Никита ведь не виноват, он тебя за другую принял.
– Да?
– Да. Правда, Никита? – Марта отчаянно замигала. Да что с ней такое? На колени бы эту рыжую и выпороть хорошенько, вытрясти все, что знает, а потом ментам сдать. Чего с ней возиться-то? Никита мрачно кивнул и попытался опереться о стену, задел плечом оконную раму, и та с протяжным скрипом распахнулась, треснула, в следующее мгновенье снаружи раздался звон разлетающегося вдребезги стекла.
– Ой! – Танечка прикрыла рот рукой. – Мамочки… теперь точно ругаться будет.
– Кто? – спросила Марта.
– Мама.
– А почему?
– Она не разрешает сюда ходить, говорит, что нельзя… нельзя… – Танечка наморщила лобик. – Нельзя, чтобы видели.
– Привлекать внимание?
– Да! Соседи тут все-все видят, и если заметят, то конец. Они тоже клад хотят.
– А ты клад ищешь?
– Ну да! Юра сначала не верил мне, даже смеялся, а потом вдруг сам предложил. Только не приехал почему-то, я ждала, ждала, одна пошла и ногу подвернула. Вот, – Танечка вытянула стройную ножку, демонстрируя повязку.