Медальон
Шрифт:
– Вот как выродков схоронишь, так и разбирайся, – ответил Всемил, – я давеча коровку свою закапывал… Насилу с Филиппом моим яму выкопали. Хавронья плакала, причитала, но на мясо резать скотину я не дал. Одному Богу да той ведьме ведомо, что за хворь нашу Машку сгубила. И кутят твоих…
Копал Ваня да думу гадал: неужто и впрямь ведьма хворь напустила на скотину? Да в толк он никак взять не мог, какой с того ведьме прок?
– Из вредности, на зло людям честным, православным крестьянам! Чертовка! – выкрикнула одна бабка на вопрос Ивана, который теперь он озвучил
– Она дияволу душу продала, вот и не может видеть, как под Богом живем, – кто-то добавил.
– А как же девка? У ведьмы же дочка имеется? – продолжал спорить люд.
Иван больше в разговор не встревал, лишь спокойно держал на могучей руке зареванную дочурку, которая нашла шестого кутенка мертвым, да женушку свою молодую другой рукою обнимал, а у той сынишка мелкий на руках сладко посапывал.
– Свинья козу не родит! – сказал Всемил. – Ежели мамка – ведьма, то неужто отродье у нее иным будет? Скажи мне, люд православный? Никак от беса девка та!
Хавронья молчала. Что думала, сказать боялась, а не прийти – значит не поддержать мужика своего. Негоже жене в стороне стоять. Да только помнила она, как со Всемилом своим три года прожила, а родить все не могла. И смешки ходили, и подозрения всякие. А потом она все-таки решилась в лес к ведьме отправиться. Да только ведьма та на ведьму и не походила вовсе: была то такая же молодая баба, как и сама Хавронья, не старше годов двадцати пяти, к тому же у самой чародейки дочка имелась – было девочке тогда всего один годок от роду. Маленькая, чернявая, веселая такая. С ходу к Хавронье на руки пошла. И собачонка тогда жила у ведуньи, и козочки с курочками имелись, и не хворал никто. А как воротилась Хавронья, так аккурат через девять месяцев Филиппа своего первенца и родила. И после за тринадцать лет еще пятерых. Оттого Хавронья и молчала на вече.
Много народ чего говорил, многие поддержали Всемила.
– Иван! Иван! – кричал мужик, что бежал к толпе.
– Чего тебе? – ответил Ваня.
– Кобыла твоя, Ваня… кобыла твоя упала и ржет, копытами бьет. А у самой аж пена из ноздрей!
– Ведьма, – довольно ухмыльнулся Всемил двоюродному брату.
Сперва шли они полем, затем вошли в густой лес, куда почти не доходили лучи солнца. Впереди всех с вилами, как и грозился, шел Всемил. За ним еще пятеро мужиков и три бабы. По дороге попался им дохлый заяц, тельце которого плотно облепили мухи, немного погодя – мертвая сорока.
Пройдя какое-то время, Всемил наткнулся на топь. Болото было неглубоким, но вот обходить его пришлось бы долго.
– Чего вам? – раздался громкий женский голос.
Всемил и другие, кто с ним был, всмотрелись в чащу леса за болотом. Оттуда вышла к ним та самая, кого они почитали ведьмой. То была женщина лет сорока, стройная и высокая, с плеч которой ниспадали длинные черные косы, достающие до ее колен, а в косы те были вплетены красные ленты. Хороша была собой чертовка.
– Чего вам? – повторила женщина, вплотную подойдя к противоположной стороне болота.
– Ты – ведьма? – немного растерявшись, не
– Отчего же сразу ведьма? – рассмеялась женщина. – Не видишь – болото в моих владениях, так, почитай, что кикимора я. Аль не похожа?
– Не язви, баба! – пытаясь скрыть вдруг охвативший его страх, вновь выкрикнул Всемил.
– Поглядите-ка! Уже баба! – ухмыльнулась женщина. – Уже не ведьма! – Тут она переменилась в лице и повторила свой вопрос суровым, строгим голосом: – Чего вам?
– Это ты хворь на скотину напустила? – осмелилась спросить одна из баб, что стояла за Всемилом. – Это из-за тебя, гадины, наши коровы издыхают?
– Оттого и живу тут, без вас, что вы такие злые, люди… некогда стало мне домом болото это… – сказала женщина с черными косами. – Чего ж вы, как беда у вас, ко мне за подмогой-то бежите? А как случилось чего злого, так меня обвиняете? Знаю я про хворь, знаю. У меня козочка померла три дня тому назад, куры дохнут, да в лесу живность, куда не плюнь, чахнет. Отчего ж вы порешали, что я тому виной? Али в деревне закончились козлы отпущения?
– А кто, окромя ведьмы, хворь напустить может? – спросила баба.
– Когда хворь или мор, то лекарство искать надобно, а не виноватых, – ответила чернявая.
– Ты нам зубы не заговаривай, – снова посмелел Всемил, – все знают, что ты – ведьма.
– И что с того? – невозмутимо спросила женщина на другом берегу болота.
– А то, – сказал Всемил, – что, окромя тебя, некому хворь навести на скотину…
– Как и снять, – буркнула себе под нос та. – Мил человек, – сказала она громко, – вот мое тебе слово. Мне нет никакой надобности мор на живность наводить. Зверушек я люблю поболе, чем человеков. И мне нет дела до ваших слов. Молвите, что вашей душе угодно, на что разума у вас хватит. Мне все одно. Бывайте здоровы…
Женщина развернулась и ушла в чащу леса. Всемил и бывшие с ним люди остались несолоно хлебавши. Кто-то выругался, плюнул под ноги, развернулся и пошел прочь из леса.
– Чертовка, – буркнула баба, что говорила с ведуньей.
– Надо сжечь ведьму, – пробормотал Всемил.
– Чего? – спросила его баба.
– Ничего, – ответил он, – говорю, идем в деревню.
– Чего выходили? – спросила Хавронья.
– Испужались ведьмы, – недовольно буркнул Всемил. – Вышла эта… косы длиннючие, что две змеюки, морда наглая, голос злющий. Вот они и испужались.
– Они? Аль то тебя баба с косами вспугнула? – ухмыльнулась жена.
– Ты чего мелешь, дуреха? – закричал на нее Всемил.
– Я, когда мне надобно было, не испугалась, а пошла на болото. Вона – ребятишек сколько у тебя теперь. А все благодаря…
– Молчать! – ударил кулаком по столу мужик. – Молчать, баба! Ни слова о ведьме. А Филиппка Бог нам послал, ибо долго вымаливали мы его.
Хавронья вздохнула тяжко и вышла из дома, пошла кур кормить, пока те не повыздохли, оставив мужа своего наедине с его мыслями и размышлениями по поводу ведьмы.