Медицина и сострадание. Советы тибетского ламы всем, кто заботиться о больных и умирающих людях

Шлим Дэвид

Мы проявляем больше всего сострадания в те моменты, когда расслаблены. Фокус внимания смещается с наших собственных эмоций, гнева или раздражённости, и мы естественным образом открываемся чужим проблемам. Тем не менее проявлять больше заботы и при этом чувствовать себя расслабленными для большинства из нас совсем не естественно. Чтобы достичь этой цели, требуется определённая тренировка. Идея, что мы можем в процессе обучения увеличить способность к состраданию, ещё не стала признанной концепцией в медицинском образовании, равно как и в западном образовании в целом. Основная задача этой книги – показать, что существует заложенная 2500 лет назад высокоэффективная традиция упражнения в сострадании, которую можно применить в условиях западных медицинских учреждений.

Мы склонны считать, что сострадание в человеке либо есть, либо его нет. Мы не вполне понимаем, откуда сострадание берётся, поэтому используем

его экономно, сохраняя для особых случаев. Нам кажется, что сострадание – как батарейка: после того, как её включили, она будет стабильно расходовать заряд, пока не потребуется её перезарядить. Мы даже говорим, что во время каникул, праздников и отпусков «перезаряжаем батарейки». Но, как и у аккумуляторных батарей, способность сохранять полный заряд у нас со временем уменьшается. В итоге неспособность беспокоиться о других и находить смысл в собственной работе может положить конец профессиональной карьере медика – это явление называется синдромом эмоционального выгорания.

Я уже был близок к тому, чтобы сгореть на работе, когда в 1983 году решил переехать в Катманду. К тому моменту я успел полтора года проработать семейным врачом в небольшом городке лесорубов в Северной Калифорнии, но совершенно не вписался в провинциальную жизнь. Затем я четыре года работал врачом неотложной помощи в своём родном городе Портленд, штат Орегон. Практика неотложной помощи притягивала меня чёткостью границы между рабочим временем и отдыхом, что позволяло мне неделями заниматься скалолазанием. Те заряженные адреналином моменты, когда мы в напряжении работали в команде, принимая тяжелобольных в пункте неотложной помощи, напоминали мне о том, что я чувствовал, взбираясь на скалы. Тем не менее двенадцатичасовые смены в конце концов привели к тому, что и в свободные дни я не мог выспаться, потому что мои биоритмы были совершенно сбиты. К тому же ночное отделение неотложной помощи находилось в центре постоянной борьбы с нерешёнными социальными проблемами. Автоматические двери отделения открывались всем: избитым, бездомным, душевнобольным, агрессивным – а иногда и всем им одновременно. Несмотря на беспокойство об этих людях, я не мог решить лежащие в основе их страданий проблемы в условиях отделения неотложной помощи. Мы как будто пытались залепить пластырем глубокую рану, нанесённую обществом. И вот спустя шесть лет после начала карьеры я всё ещё ждал момента, когда же врачебная практика начнёт приносить мне удовлетворение.

Мы склонны считать, что сострадание в человеке либо есть, либо его нет. Мы не вполне понимаем, откуда сострадание берётся, поэтому используем его экономно, сохраняя для особых случаев.

За эти шесть лет я три раза ездил в Непал и по три месяца кряду работал в маленьком пункте спасения поблизости от базового лагеря на вершине Эверест. Там я оказывал медицинскую помощь профессиональным альпинистам, туристам и местным жителям. Я встретился с авторами книг, вдохновивших меня отправиться в Гималаи на поиски приключений, – с сэром Эдмундом Хиллари, Райнхольдом Месснером и Галеном Роуэллом. Я в одиночку решал серьёзные медицинские проблемы в каменной хижине на высоте 4000 метров в труднодоступной долине. Впервые я ощутил прямую связь между приложенными мной усилиями и благодарностью, которую пациенты испытывали в ответ.

Во время третьего путешествия в горы я понял, что окончательно разочаровался в практике оказания неотложной помощи в своей стране. Что делать дальше, я не знал – будучи волонтёром, я не мог весь год оставаться в летнем поселении пастухов (круглый год там не жили даже шерпы), а в неотложку возвращаться не хотелось. Именно тогда я услышал про клинику CIWEC в Катманду, основанную в 1982 году западными врачами и предназначенную для оказания медицинской помощи иностранцам в Непале (аббревиатурой CIWEC обозначается Международная канадская консультационная группа по вопросам воды и энергетики – именно она изначально собрала средства для запуска клиники). Моё пребывание в горах окончилось с приходом зимы. Три дня я шёл пешком до взлётной полосы в Лукла и вылетел в Катманду. Я встретился с начальником медицинской службы клиники CIWEC, мне предложили должность, и я приступил к работе в августе 1983 года. Я планировал проработать там год или два, но в итоге остался на пятнадцать лет.

Это была первая в мире клиника для путешественников, предоставлявшая

в стенах одного учреждения всю медицинскую помощь, необходимую иностранцам в развивающейся стране. CIWEC до сих пор остаётся самой загруженной в мире клиникой подобного рода. Путешественники, которые приходили к её дверям, часто были очень больны и испытывали колоссальное облегчение, встретив внутри западных врачей и высокие стандарты оказания медицинской помощи.

На второй год пребывания в Непале я добровольно вызвался работать с монахами из тибетского монастыря и стал по субботам вести приём больных оттуда. Настоятелем монастыря был Чокьи Ньима Ринпоче. Он родился в 1951 году, за год до этого китайцы вторглись в Восточный Тибет. В возрасте полутора лет его признали перевоплощением главы монастыря в Центральном Тибете. По мере того, как влияние китайцев и их бесчинства распространялись на запад в сторону Лхасы, жизнь монахов и лам все чаще подвергалась опасности. Тибетцы начали уходить из Тибета в Непал и Индию, и семья Чокьи Ньимы Ринпоче покинула Тибет в 1958 году. На следующий год сотни тысяч тибетцев оставили страну следом за Далай-ламой – ему пришлось спешно бежать из Тибета, чтобы избежать ареста китайскими властями.

Чокьи Ньима Ринпоче (Ринпоче – почётный титул, означает «драгоценный») получил монашеское образование в монастыре Румтек в индийском штате Сикким. Он одиннадцать лет учился в Румтеке под руководством главы линии передачи карма кагью, шестнадцатого Кармапы [2] . Проведя последний год возле Кармапы в качестве его личного помощника, Чокьи Ньима Ринпоче по указанию учителя отправился в долину Катманду, чтобы построить там монастырь, а также помогать западным людям, заинтересованным в тибетском буддизме.

2

В тибетском буддизме четыре основные линии. Его Святейшество Далай-лама ассоциируется в основном с линией гелуг. Кармапа – глава основной ветви линии кагью. Две другие линии – ньингма и сакья.

Когда я впервые встретил Чокьи Ньиму Ринпоче в 1984 году, ему было тридцать с небольшим лет – он был на год моложе меня. Он жил на верхнем этаже своего монастыря – массивного белокаменного сооружения, окнами выходящего на ступу Боднатх – важнейшее для буддистов место паломничества. В то время в монастыре было примерно восемьдесят монахов (сегодня их более двухсот пятидесяти). Личная спальня Ринпоче соединялась с большой приёмной. Каждую субботу, перед тем как начать осмотр монахов, я преодолевал четыре лестничных пролёта, чтобы увидеться с ним. Мы сидели на резных деревянных диванчиках в дальнем конце приёмной и пили чай, обсуждая последние новости. Чокьи Ньима Ринпоче часто приглашал меня пообедать с ним после того, как я заканчивал работу с монахами.

В Чокьи Ньиме Ринпоче я обнаружил зрелость, мудрость и сострадание, каких раньше ни в ком не встречал. Несмотря на то, что мы с ним были одного возраста, я стал относиться к нему как к отцу – человеку, который всегда готов дать добрый и уместный совет. Советы Чокьи Ньимы Ринпоче основывались на буддийской философии, и я стал замечать, что буддийский взгляд на вещи помогал мне справляться со сложными и болезненными ситуациями. Тибетскому буддизму меня обучал человек, одновременно достигший мастерства в философии и в практике медитации, поэтому его наставления были удивительно ясными и хорошо структурированными.

Многие тибетские ламы, встретившиеся мне в Непале, были воплощением глубокого сострадания, полного отваги. С каждым они были способны поделиться добротой и мудростью. Тяжёлые ситуации они воспринимали беспристрастно. Даже когда их собственной жизни угрожали неизлечимые болезни, их спокойная открытость всему происходящему и сострадание к другим оставались неколебимы. Они сохраняли милосердие, умиротворённость и полное бесстрашие даже в последние минуты жизни.

Однажды меня попросили осмотреть тибетского ламу, страдавшего от рака печени в последней стадии, он жил примерно в двадцати минутах езды от моей клиники. День подходил к концу; в это время и без того загруженные улицы Катманду сливаются в почти недвижимый поток людей, животных, дымящих грузовиков, машин и мотоциклов. У двери меня встретили взволнованные монахи и провели в комнату ламы. Глаза ламы сильно окрасились жёлтым: печень начинала отказывать, а от давления увеличенной брюшной полости на лёгкие ему было трудно дышать. Он поблагодарил меня за то, что я пришёл, и заметил, что мне было непросто добраться до него через пробки в это время дня. Несмотря на то, что этот человек испытывал невыносимую боль и едва мог дышать, он беспокоился о том, что мне пришлось ехать через пробки. На следующее утро он умер.