Медики шутят, пока молчит сирена

Горобец Борис Соломонович

С. 749

* * *

С. С. Халатов (1884–1951): «Пьян да умен — два угодья в ём»

А . И.: «А сказал это Семен Сергеевич Халатов, заведующий кафедрой патофизиологии в 1-м Меде. Классик работ по атеросклерозу, патофизиологии атеросклероза. Но поскольку он был совершенно выдающийся ученый, его надо было сожрать. И его подловили на том, что он был несколько перегружен на работе. Он говорит: „Ну, что, ей-Богу, что вы пристали? Пьян, да умен — два угодья в ём“. Абсолютно выдающегося ученого, конечно, прогнали, ну, именно за выдающееся, а не за водку. Классические работы по атеросклерозу — это Халатов, Аничков».

С. 757

* * *

Б. Б. Коган (1896–1967) [40] и

А. Л. Мясников(1899–1965) [41]

А. И.: «Есть два рода лекций — очень толковые, сильные — по плану, такие читал Борис Борисович Коган. И есть импровизационные — это Плетнев, Мясников, Кассирский… При том, что, когда вы проверяете фактологию, то в импровизационных лекциях фактологии гораздо меньше. Они проигрывают по фактологии, но невероятно выигрывают по эмоциональной зарядке слушателей. Они усваивают из лекций, это было просчитано, в районе 50 % материала. А почему они слушают? Они заряжаются той эмоциональной частью, которая только в лекционном курсе и передается. Она не передается в чтении. Чтение — это другая информация, гораздо более важная, но не конкурирующая. Это разные вещи. Хотя и там, и там цель одна — донести до слушателя некую продукцию, информацию. У людей работа идет по ассоциации. <…>

40

Коган Борис Борисович — профессор-терапевт (арестован по «Делу врачей» в 1952 г.).

41

Мясников Александр Леонидович — терапевт, академик АМН СССР, директор Института терапии.

…Так вот, клиника Мясникова была разделена на две половины. Мясников, там же Плетнев, и Борис Борисович Коган. Те, кто работал с Коганом, его уважали, он хороший был клиницист. Они так вот поеживались от лекций Мясникова. А те, кто работал с Мясниковым, терпеть не могли Бобочку Когана. Я его не переносил, но где-то внутри только.

Однажды, когда мы 9 ноября 1952 года пришли после выходных в клинику, там слышим: Когана арестовали. Ну, многих уже арестовывали. Мы вздрогнули, но жизнь продолжалась. Забегали люди, которые стали выяснять, кого отравил Коган: „А вы знаете…“ — „Нет, это не случайно…“ И поехало. А потом он вернулся, и мне пришла пора заниматься реабилитацией собственного папы. Они были в одной парторганизации. Коган уже давно вернулся, уже 1955 год. Конечно, он меня звал на ты и знал отца, которого очень все любили. Я как-то самоуверенно к нему пришел и говорю: „Борис Борисович, там следователь просит какие-нибудь положительные рекомендации по давным-давно уничтоженному человеку“. — „Э-э-э, понимаешь, Андрей…. Нет. Иван Иванович был замечательный человек, но, понимаешь, я близко с ним не работал. Ты обратись к Белову. И к Макарычеву, да“. Ну, я сразу сник. Я, конечно, не то что рассердился, я уже к тому времени многое видел. Мясников бы, конечно, без звука дал бы, но он же был беспартийный. <…>

Его воспоминания Вы не читали? Мясникова? — Довольно любопытно. Он остался дежурить по охране анатомического театра. Но его позвали домой, а был 1917-й год, октябрь, а, может, уже ноябрь. И он ушел домой. А утром пришел на свое дежурство, видит: те, кто вместе с ним дежурили и оставались — лежат на анатомических столах. Расстрелянные. Восстание было в Москве. А они сдуру решили мешать восстанию и погибли. По-моему, он какое-то отношение имел к кадетам. И очень долго ему ходу не давали. Ну, в общем, когда-нибудь я Вам про Мясникова расскажу, потому что наша терапия ему многим обязана».

С. 739

* * *

О В. X. Василенко (1897–1987). [42] На обходе: Фамилия — первое…

А. И.: «Я вам скажу, с чего начиналось наше образование. Василенко Владимир Харитонович заведовал кафедрой пропедевтики, вот он открывает историю болезни и говорит: „Фамилия — первое“. Все кивают головой, а кто-то иронично улыбается, примерно, как Андрей Грозен, когда я дело говорю, а он улыбается, потому что этот старый кретин по фамилии Воробьев ему надоел. Он уже все знает наперед, пока я еще и рта не открыл. Так и мы ржали, когда Василенко нам говорил: „Фамилия!“.

42

Василенко Владимир Харитонович — терапевт, академик АМН СССР.

Он говорит, а мне смешно: вот я подавился костью, прихожу, а в селе один фельдшер, он говорит: „Фамилия!“ Я: „Кх-кх…“, а он: „Фамилия, я тебе сказал!“ Я опять, а он говорит: „А если ты сдохнешь, что я с тобой буду делать?“ Это к вопросу о том, надо писать или не надо писать. Писать надо! К сожалению».

С. 751

* * *

В. X.

Василенко не доверял рентгеноскопии

А. И.: «Я вам скажу по секрету. Читает Василенко лекцию по пропедевтике легких — как перкуссировать, как аускультировать, потом говорит: „Ну, теперь перейдем к проблемам черной и белой магии“ < расшифровке рентгеновских пленок>. Я предоставляю слово доценту Вайнштейну. И Василенко уходит из аудитории, не желает трактовать. Рентгенолог, обкаканный публично, начинает свою лекцию. Я не против рентгена, но если вы будете трактовать то, что вы видите, я тоже уйду из аудитории. Это интересно. Это в целом, конечно, какой-то аккомпанемент, но не более того. Нельзя из этого вычленять ни пневмонии, ни отека».

С. 750

* * *

Академики Л. К. Богуш (1905–1994) и В. X. Василенко: «Астма — вексель на долгожитие»

А. И.: «„У Вас что, Лев Константинович, астма? Ничего, вексель на долгожитие“. А Лев Константинович — это академик Богуш. Он вылез из вагона, на конференцию приехал в Ленинград, вдохнул сернистый ангидрид, который летит из труб. Ах-ах! И стоит. „Я — говорит, — стою, как идиот, держусь за ручку, двинуться не могу“. Мимо идет Василенко Владимир Харитонович: „Что, Лев Константинович, бронхиальная астма?“ Не остановился, сволочь. Богуш мне говорит: „Я взбесился, я его готов был убить. И приступ на этом кончился“. Вот, что сделал Василенко. Ну, Василенко дожил до 90, но ведь и Богуш — до 90, а страдал астмой с детства».

С. 753

* * *

И. А. Рапопорт (1912–1990) единственный выступил против Лысенко

А. И.: «Иосиф Абрамович Рапопорт открыл химический мутагенез, описал и был здесь напрочь забыт. Он — единственный, который в 1948 году на лысенковской сессии ВАСХНИЛ сказал — может быть, немного вежливее, чем я сейчас говорю, но только немного, — что он не будет слушать Трофима Лысенко, потому что все это бред сивой кобылы. На него тут же напали, стали объяснять, что значит этот доклад Трофима Денисовича. Вы знаете первые слова доклада Лысенко? Не знаете. Лысенко начал доклад словами: „Тут пришла записка с вопросом, как относится товарищ Сталин к моему докладу. Так вот, я вам сообщаю, товарищ Сталин одобрил нашу позицию“. Зал встает, и бурные аплодисменты переходят в овацию.

И вот после этого товарищ Рапопорт сказал, что все это бред сивой кобылы, ну, близко к этому. Его выгнали отовсюду, конечно, и он уехал в какую-то геологическую партию. Прошло несколько лет, и нобелевский лауреат Николай Николаевич Семенов, поехав в Швецию на какой-то конгресс, попросил: „У нас разгромлена генетика, у нас ничего нет, нельзя ли кого-нибудь из ваших заполучить, чтобы хоть начать восстанавливать?“ Ему говорят: „Что Вы спрашиваете? У вас работает сам Рапопорт, а Вы задаете нам идиотские вопросы“. Он приехал в Москву и говорит: „Где Рапопорт?“ <…> Его все-таки разыскали в какой-то геологической партии, вытащили, избрали членкором, дали большую группу или лабораторию. Нобелевский комитет запросил: мы ему дадим Нобелевскую премию, но чтоб не было очередного отказа. Дело в том, что к этому времени уже отказался от Нобелевской премии Пастернак, скандал был. Пошли к Никите Сергеевичу Хрущеву. Он или кто-то из правительства говорит:

— Хорошо. А он член партии?

— Нет, не член партии.

— Ну, может быть, тогда не надо».

С. 741

* * *

И. М. Гельфанд (1913–2009) [43] и А. И. Воробьев сразу поняли друг друга: в основе лейкоза — одна взбесившаяся клетка

А. И.: «Когда заболел острым лейкозом Саша Гельфанд, Израиль Моисеевич пришел к моему учителю, Кассирскому, и стал ему что-то говорить. <…> Гельфанд, видимо, немножко нудно вел этот разговор. Кассирский и говорит, показывая на меня: „Вот мой молодой ученик, он в этом разбирается“. И дальше стал говорить о теории возникновения лейкозов, совершенно бредовой, но общепринятой. Там была идея, что вся система клеток вдруг заболела. Ну, как бы гриппом заболела. И забыли клетки, как надо делиться. А я сказал только две фразы: что в основе лежит одна клетка, сошедшая с ума, которая все поразила. Тогда это было абсолютно не принято. Гельфанд посмотрел на меня и говорит: „Хорошо, хорошо, я все понял, разрешите, мы с этим молодым человеком уйдем“. И мы ушли, он все мои знания намотал на палец, как тонкий кишечник. И попросил посмотреть сына. Тогда я стал лечить его сына. <…>

43

Гельфанд Израиль Моисеевич — математик, академик АН СССР.