Медленнее, ниже, нежнее… (сборник)
Шрифт:
Вечером мы гуляли в парке возле дома. Старый Иерусалим дрожал внизу золотым миражом в бархате ночи.
– Видишь, насколько наш район выше старого города? Здесь даже есть специально оборудованные места, чтобы смотреть на город. Пойдем, покажу.
Мы пошли по дорожкам из белого камня к вершине парковой горы. Несколько скамеек, обращенных к старому городу, располагались полукругом, словно в театре. Внизу показывали золотой мираж.
– Давай посидим? Здесь так красиво.
Мы сели под стук пришедших мне смс. Я стала отвечать. Дядя нахмурился.
– Да
– Правда? – наивно спросила я.
– Правда… – успокоился дядя. – Брось его. Не нужен тебе такой. Ты такая… необыкновенная… Сама не знаешь, какая ты…
– Вот и он мне это всегда говорит…
Дядя взял меня за руку и улыбнулся.
– Мне можешь верить. Я тебе как родственник говорю.
Мы смотрели, как старый Иерусалим мерцал огнями в ночи и молчали. Пришло два смс. Потом ещё одно и ещё. Я знала, что если прочту, то обязательно отвечу. Не смогу не ответить. Поэтому не стала брать телефон, зато стала думать, что он хотел, дятел мой. Четыре смс подряд. Может, что-то важное? Может, что-то случилось?
– Вот молодец! – похвалил меня дядя. – И не отвечай. И не думай о нем. Пусть он думает о тебе.
Телефон стих.
– Что тебе завтра вкусненького купить?
– Манго и дыньку, – я поцеловала дядю в щёку.
– И все? А творожок? А рыбку? А индюшку?
– Ну это обязательно… – нагло промурлыкала я.
– Вот. Я лучше знаю, что ты любишь! Племянница! – засмеялся дядя и обнял меня за плечи.
Инь-янь
«Тель-авивская улица сухими губами бордюров молила небо о влаге. Мольбы испарялись, не поднимаясь выше подошв. Мёртвое пекло лилось с посиневшего неба в трещины белёсых домов, в оплавившиеся выбоины мостовой. Отсутствие обычных для этого города растений, прильнувших к своим капельницам, льстило глухому солнцу…»
За две недели безделья в гостях у родственников желание складывать буквы в слова раздулось до злокачественной литературной опухоли. Опухая на исторической родине, я пробиралась по раскаленным булыжникам, боясь не столько упасть и пришквариться, сколько выронить свежесочинённую фразу про сухие губы бордюров…
«Ч-чёрт!» – раздался позади мужской споткнувшийся голос, за ним женский: «Осторожно!»
Я обернулась на русскую речь. Мужчина и женщина. Оба – высокие, светловолосые, загорелые, не похожие на израильтян.
Ольга! Фотограф! Мы работали на одном проекте лет десять назад. Я писала о семимильных шагах книжной индустрии, которыми она шагает к краю цифровой пропасти, а Ольга обеспечивала наглядный материал. Очень хороший фотограф. Точно, она!
В Ольгиных глазах шагали коллеги, соседи и знакомые с транспарантами: «Нет, не она!» Шествие длилось секунды. В зрачках время течёт со скоростью мысли, а не со скоростью толпы малознакомых людей.
Ольгин спутник выгуливал ожидающий взгляд между нами на поводке полуулыбки.
– Господи! Татьяна! – узнала Ольга, когда я уже собиралась сдаваться. – Вот она, профессиональная память! Лицо помню, а что с этим лицом делала – ну никак!
Она засмеялась и обняла меня, подвинув ближе блондина.
– Познакомьтесь! Это Татьяна. Мы вместе работали, в Москве ещё. Это мой муж, Миша.
– Очень приятно! – муж протянул загорелую руку.
– Ты как здесь? По святым местам? – улыбалась Ольга.
– В гостях у родственников.
– У тебя здесь родственники?
– Да, на Роша Шона собираемся каждый год.
– Молодцы какие! А у меня никого тут не было, когда переехала сюда с бывшим мужем…. Ой, как я рада тебя видеть!
Она порылась в сумочке, протянула визитку.
– Приходи сегодня вечером к нам. Сможешь? Часов в семь.
– Смогу. Спасибо.
– Ты где живёшь?
Я назвала адрес.
– Ну это рядом. Минут пятнадцать на такси. Там есть на иврите. Таксисту покажешь, привезёт.
Мы еще раз обнялись и поцеловались.
– Ждём! – прижалась Ольга к плечу блондина.
Мы помахали друг другу, и супруги свернули на соседнюю улицу, такую же раскалённую. Он держал ее под руку. Ее светлые волосы покачивались в такт шагам. Она, на каблуках, несмотря на жару, такая же красивая, как была, без греющего женского злорадства: «а коленочки-то уже бесформенные» или «а сиськи-то явно сделанные», – просто красивая. Ну, если только пара лишних килограмм. И все же, что-то сломалось в ее красоте, словно потерялся маленький пазл, без которого уже не было картины…
Таксист, похожий на московского кавказца, но без пытки русским языком, прочёл адрес на иврите и завращал глазами по часовой стрелке. На цифре «три», напротив меня, он остановился. Надо было что-то говорить, но что и на чём?
– Вотс an? А ю окей? – спас меня американский кинематограф.
Таксист повторил адрес вслух, интонацией расставив вопросительные знаки после каждого слова.
– Город? Район? Улица?
– Йес, йес!
– Дэнжерос!!! – выпрямил он вопросительные знаки в восклицательные.
– Ноу, ноу, итсокей! – беспечно уверила я.
Он втянул голову в плечи, ощетинив брови и волосы в носу, и обвёл глазами край большой опасной горы, что следовало понимать как: «Я предупредил. Моё дело крутить баранку».