Медленно, как империи, и даже медлительней их
Шрифт:
– Должо быть, ты хочешь использовать восемьсот шестьдесят микровальдоз, чтобы скрепить это соединение.
– Естественно.
– Извини, я заметил, что там было восемьсот сорок.
– И заменишь их, когда я использую восемьсот шестьдесят. Когда я не буду знать, что и как делать, инженер, спрошу совета у тебя.
Минуту спустя Томико оглянулась. Так и есть. Эсквана спал, засунув палец в рот и уронив голову на стол.
– Осден.
Он не откликнулся, белое лицо не повернулось, но нетерпеливым движением он дал понять, что слушает.
– Ты не можешь не знать о ранимости Эскваны.
–
– Но в ответе за свои собственные. Эсквана здесь - необходимый человек для нашей работы, а ты - нет. Если ты не можешь контролировать свою враждебность, ты должен всецело избегать его.
Осден положил инструменты и встал.
– С удовольствием, - сказал он своим мстительным, царапающим голосом.
– Возможно, ты не можешь представить, каково испытывать иррациональные страдания Эскваны. Быть вынужденным разделять его ужасную трусость, съеживаться вместе с ним от страха перед всем!
– Не пытаешься ли ты оправдать свою жестокость по отношению к нему? По-моему, ты бы должен обладать большим самоуважением.
– Томико вдруг поняла, что дрожит от злости.
– Если твоя эмпатическая сила действительно дает тебе возможность разделить страдания Андера, почему это не пробудило в тебе ни малейшего сострадания?
– Сострадания?
– сказал Осден.
– Сострадание. Что ты знаешь о сострадании?
Она пристально смотрела на него, но он не хотел глядеть на нее.
– Не мог бы ты передать словами твое эмоциональное состояние по отношению ко мне в данный момент?
Он сказал:
– Я могу это сделать значительно более точно, чем ты. Меня учили анализировать такие ответы, когда я их получаю. И я делаю все, чтобы получить их.
– Но как ты можешь ожидать, что я буду испытывать какие-либо добрые чувства по отношению к тебе, когда ты так себя ведешь?
– Причем здесь, как я веду себя, ты, глупая свиноматка, ты думаешь, от этого что-нибудь зависит? Ты думаешь, что средний человек - это источник любви или доброты? По мне лучше быть ненавидимым, презираемым. Не быть женщиной или трусом, я предпочитаю, чтоб меня ненавидели.
– Это вздор. Жалость к самому себе. Каждый человек имеет...
– Но я не человек.
– сказал Осден.
– Есть все вы, и есть я сам. Я один.
Испуганная этой вспышкой крайнего солипсизма, она некоторое время молчала, наконец сказала, без злобы и жалости, как врач, ставящий диагноз:
– Ты обязательно убьешь себя, Осден.
– Это суждено тебе, Хаито, - сказал он насмешливо.
– Я не подвержен депрессии, и нож для харакири не для меня. Чем, по-твоему, я должен здесь заниматься?
– Оставь лагерь. Пожалей самого себя и нас. Возьми геликоптер и накопитель информации и отправляйся считать виды растений. В лесу - Харфекс еще не добрался туда. Возьми участок леса в сто квадратных метров в пределах радиосвязи, но за пределами твоего эмпатического радиуса. Связь в восемь и двадцать четыре часа. Ежедневно.
Осден улетел. В течение пяти дней от него ничего не поступало, кроме лаконичного "Все хорошо" дважды в день. Атмосфера в базовом лагере сменилась, как театральная декорация. Эсквана стал бодрствовать по восемнадцать часов в сутки. Посвет Ту достала
Однажды специалист по неживой природе, работавший среди высоких, толстых стеблей граминиформ, вернулся на базу бегом.
– В лесу что-то есть!
– Его глаза были выпучены, он задыхался, его усы и пальцы тряслись.
– Что-то большое. Двигалось за мной. Нагибаясь, я наносил отметки уровня. Это набросилось на меня. Как будто упало с деревьев. Сзади.
– Он оглядел всех, в широко раскрытых глазах застыли ужас и изнеможение.
– Садись, Порлок. Не воспринимай это так серьезно. А теперь расскажи еще раз, с самого начала. Итак, ты что-то увидел.
– Не так отчетливо. Только движение. Решительное. Я не знаю, что это могло быть. Что-то самодвижущееся. В деревьях, древоформах или как там еще мы их называем. На опушке леса.
Харфекс выглядел мрачным.
– Здесь нет ничего, что могло бы напасть на вас, Порлок. Здесь нет цаже микроорганизмов. Здесь не может быть большого животного.
– Может, вы видели внезапно упавший эпифит или сзади вас упала виноградная лоза?
– Нет, - сказал Порлок.
– Это свалилось на меня сквозь ветки. Быстро. Когда я обернулся, это сразу исчезло, куда-то вверх. Оно производило шум, своего рода треск. Если это было не животное, одному Богу известно, что это могло быть. Оно было большим - таким большим... как человек, по меньшей мере. Может быть, красноватого цвета. Я не мог рассмотреть. Я не уверен.
– Это был Осден, - сказала Дженни Чонг.
– В роли Тарзана.
– Она нервно хихикнула, и Томико подавила дикий беспомощный смех. Но Харфекс не улыбнулся.
– Человек начинает чувствовать себя неловко под древоформами, - произнес он своим вежливым, сдержанным голосом.
– Я это заметил. Может быть, поэтому я не могу работать в лесах. Есть какая-то гипнотическая особенность в окраске и промежутках между стволами и ветками, особенно на солнечной стороне; и из выброшенных спор прорастают настолько упорядочение и правильно расположенные растения, что это кажется неестественным. Я нахожу это очень неприятным, субъективно говоря. А что, если более сильный эффект подобного рода может вызвать галлюцинации?
Порлок тряхнул головой. Облизнул губы.
– Оно так было, - сказал он.
– Что-то. Двигающееся с какой-то целью. Попытавшееся напасть на меня сзади.
Когда Осден этой ночью вышел на связь, как всегда точно в двадцать четыре часа, Харфекс рассказал ему о сообщении Порлока:
– Не сталкивались ли вы с чем-нибудь таким, мистер Осден, что могло бы подтвердить впечатления мистера Порлока о существовании в лесу передвигающихся, чувствующих живых форм?
– С-с-с, - сказало радио сардонически.
– Нет. Дерьмо, произнес неприятный голос Осдена.