Медленно схожу с ума

Неделяева Лариса

В ту пору у меня были дикие неприятности и мне казалось тогда, что вытащить меня из них могли бы три тысячи баксов. Немыслимые деньги для такой идиотки, как я… В начале октября я напечатала на своей странице в Интернете безумное объявление. Мне нужны деньги. Я идиотка. Подайте сколько можете. Если не сдохну — отдам… Уже через неделю я успела тысячу раз пожалеть об этой наивной затее — но что-то мешало стереть дурацкие строки… Патологически хотелось испить чашу до дна.

До чего красноречивым бывает молчание! Было бы легче обидеться на человечество, но дураки не ищут легких путей — и я обиделась на себя. Это какую жизнь надо прожить и какой сволочью надо быть, чтобы на старости лет… И так далее.

На почве глобальной самокритики вялотекущая язва резко перешла в активную стадию. Я дышала через не могу, никого не хотелось видеть. И в таком интересном состоянии я пребывала до ноября. А потом пришло письмо от Литовца. Он спрашивал,

по какому адресу можно внести лепту в хорошее дело… Сам того не ведая простодушный Литовец наступил на осиное гнездо сомнений и грубо оборвал процесс покаяния на занимательнейшем месте.

И сейчас не знаю: Боженька ли меня на вшивость проверял, вражина ли соблазнял? Но искушение было явным, как никогда. Я хочу сказать, что оно было голым, наглым и откровенным. Холодное любопытство анатома водило рукой, отнимавшей у ближних моих блаженную возможность сказать «А я ничего не знал!» В течение нескольких дней моя веселая тень прошлась по всем знакомым адресам… Я смутно помню детектив, в котором глухонемая женщина, преследовавшая убийцу, кружила по холодным улицам огромного города и совала прохожим клочки бумаги с просьбой позвонить в полицию. Что-то в таком духе проделывала и я… В то время как моя тень божилась в отчаянии и потупив глазки протягивала руку, всех ближних обуяла вдруг жажда обретения, улучшения, совершенствования и приобщения к благу.

Открылись вдруг нужды, не терпящие отлагательства. Свободных денег не было ни у кого — не было ни доллара, не было абсолютно… Я видела, как со всех концов города к моему уже почти мумифицировавшемуся телу тянутся прозрачные пластиковые трубочки — вроде той, что тянется к вене донора… Я хочу сказать, что чем ближе я подходила к пропасти, тем выше вздымались горы… Я была песочными часами.

Всем срочно понадобились новые телефонные аппараты, велосипеды, тостеры, стиральные машины, кофеварки, электрочайники, новые квартиры взамен старых, не таких хороших как бы хотелось, мраморная облицовка для бассейна, новая лодка, японская видеокамера была дороже, но надежней, телевизор, берущий всего пять каналов, изматывал нервную систему и провоцировал комплекс неполноценности… И сколько можно было ездить на старых «жигулях»?

Я видела, что нужды и впрямь насущны, не сочувствовать было невозможно — масса людей серьезно страдала от нехватки счастья, а уж кто в чем это счастье надеялся обресть — дело личное и никого не касаемо… Много лет спустя я спрошу одного из моих тогдашних друзей: «Сашка, ты помнишь осень 99-го? Ты знаешь меня хрен знает склько — я не копаюсь в чужих кошельках. Но ты меня тогда озадачил, серьезно! Я просто хочу понять… Помнишь, ты подарил сто долларов придурку А.? Ну который всё на непруху жаловался, а был при том подонок подонком — у него еще трое детей было от разных баб и он на этих детей ложил с горкой, помнишь? Вот мне интересно, Сашка, почему ты ему эти долбаные доллары-то подарил, а? Не мне — а ему, а?» И он ответит: «Просто его мне было жалко, а тебя нет, извини. Ты на себя в зеркало когда-нибудь внимательно глядела? У тебя, Лялечка, наглая рожа тетки, у которой за спиной миллионы баксов маячат, понимаешь? Я не верил, что с тобой вообще что-то может случиться — такие вот гражданки одни на тысячу в авиакатастрофах выживают, извини… Знаешь, почему тебе эти ребятки-переписчики деньги стали слать? Потому что они твою наглую рожу не видели. А если бы увидели — ни доллара ты бы не собрала, уж поверь старому гаду…»

С неба валил мокрый снег. Потом за какие-то полчаса всё подмерзало. И опять снег, И снова гололедица. Иногда для разнообразия шел дождь… Перевод пришел в конце ноября. На почте мне выдали двести пятьдесят долларов рублями. Я впервые в жизни держала в руках такую кучу денег… Он мог бы купить себе… Неважно что — всегда найдется что купить… Я пришла домой, спрятала деньги, упала в койку, и — заснула. Естественно, мне приснился сон…

Вода была холодной. Черт, она была просто ледяной! Как плыть? Куда плыть? Зачем? Я тоскливо оглянулась, ища сочувствия у общественности… С общественностью что-то было не так. Какие однако жестокие вы говнюки! Засранцы с невинными ресницами… Да кто вы такие, черт подери? Чего уставились — дураков не видели? Или я вам должна чего? Да нет, не припоминаю… Злые, злые! Если вернусь — больше никогда! Зашью передницу, руки не подам, на другую сторону улицы — знать не знаю! Господи, да что ж это у них такие глазки-то масенькие, а? Прям какие-то дверные глазки! Вижу знакомое лицо… Николаша! Коленька! Колечка! Солнышко мое! Николаша поднимает воротник и ободряюще скалится: «Выше нос, Кассандра! Одна нога здесь — другая там! Вот вернешься — эх гульнем! Я уже и столик заказал…» Боже, он сошел с ума… И кретину ясно — я не вернусь. Противоположный берег вытянувшегося аппендиксом озерка, щербато прикушенный паутинным лесом, не манит, ой не манит… Я подозреваю, что там и не берег вовсе, а трясина

вонючая. Так и кишит пиявками, гадюками и прочей голодной тварью. Как увижу пиявку — сразу Гоголя чокнутого вспомню… Я умру, умру! Неужели вам все равно? Я уже прямо рот открыла сказать: «Вы что? Я же сдохну сейчас!» Но не сказала ничего — голос совершенно пропал… Я отвернулась и камнем — в пылающую воду… Ну и сон! Охренеть, правда?

Литовец написал на бланке перевода липовый адрес (улица Путина — как мило!), а я совершенно не понимала, что мне делать с этими деньгами. Большие сами по себе, они терялись в потемках моего умственного истощения… Недели две я молчала, как большевик на допросе — это я-то, за сорок лет встретившая всего двух человек, не уступавших мне в болтливости! Что-то всегда напоминает…

В последний раз я избражала героического большевика в декабре… какая разница какого года. Мы жили тогда в расселенке на Манежном, долго жили — недели три. В восемь утра дочь ушла в школу, а через пару минут… (далее небольшой провал в памяти)… дэ-вуш-ка, метры — это деньги, а деньги, дэ-вуш-ка, это асфальтовый каток… Вы понимаете, дэ-вуш-ка? Расслабьтесь, я всё понимаю — я понимаю намного больше, чем бы хотелось… Я сижу в проходной комнате и курю одну за одной, мне легко и просто дышать, я совершенно спокойна… Дети? Какие дети? У меня нет детей. У меня их и не было никогда — разве я похожа на идиотку?… Они смотрят на спящего младенца — я сама не знаю, как здесь появился ребенок, но ребенок — он и есть ребенок, твой, чужой — какая разница? Нет, это не мой — он здесь просто живет… «Дэ-вушка, мы дадим вам неделю…» Спасибо, но мне не надо. «Хорошо — две недели». На какого черта мне ваши две недели? Заберите себе нахуй эти две недели! Чаю не хотите? А может быть кофейку? А может вкусненько перепихнемся, молодая горячая восточная кровь? Мальчики, я вас люблю! Мальчики, куда же вы! Блин… Я стала невкусная, совсем невкусная — даже черножопые меня не хочут…

И вот теперь, в ноябре 99-го, на меня накатила точь-в-точь такая ж тошнота… Но я сама тут совершенно ни при чем, это Литовец — меньшевик, выскочка и ренегат — сидит в проходной комнате и курит одну за одной…

* * *

Петербург — Клайпеда

Мне всё равно, что вы обо мне подумаете, я хочу, чтобы вы просто всегда обо мне думали — неважно что! Это как воздух… Пусть этот секс будет плохим, нелепым, подчас мучительным, подчас смешным — пусть он просто будет!

Человек, о котором я вам писала, совсем не понимал, что если я с ним ссорюсь, не соглашаюсь, ругаюсь может даже и страшными очень словами (что делать — я подвержена приступам гнева!) — это совсем не значит, что я перестала его любить! Если бы я его не любила — разве стала бы я с ним так яростно спорить? Боюсь, я бы вообще с ним не разговаривала… Мне было бы все равно, умен он или нет, честен или подл, хорош или плох. Какая мне разница, каков этот мужчина в постели, если я его совсем, совсем не хочу? Не так ли? Он этого не понял, я — уже не успела объясниться, и — сердце мое было разбито боюсь навсегда… Он был моложе меня на шесть лет — и это был единственный раз, когда я не чувствовала себя старой. Дело здесь было не во мне — просто он не считал свои года, он ими не дорожил, вы понимаете? Он не экономился… Он был мужчина с головы до пяточек — такие не лелеют свою юность, у них не бывает кризиса среднего возраста, они вообще вне возраста… Я видела его школьную фотографию — он уже там, пятнадцатилетний, точно тот же человек, которого я не могла не полюбить… Мне только больно, что мы встретились так рано — было бы лучше под конец жизни, под самую завязочку! Лучше бы ему быть последний — всегда ведь хочется надеяться, что лучшее впереди… Простите. Умнее, этичнее, лучше было бы мне об этом молчать. Но есть умные вещи, несносно пахнущие кривизной… Тем более что он умер.

Меня не позвали на похороны, являться самочинно духу не хватило. Говорят, его жена меня терпеть не могла. Это такая глупость! Я видела её один раз, мельком. Он женился уже после нашей истории — совсем уже меня ведь не любил, на ней женясь! Я наверное никогда уже не узнаю, за что она ко мне — вот так. Хищная, очень в теле, красивая… Она мне тоже не понравилась. Это естественно. Нет-нет, не потому, что он её любил, хоть это первое может прийти на ум. Я задолго до того определилась, что вот очень, очень не люблю баб — и круг приятельниц и подружек у меня так сложился задолго до: только женщины, никаких баб.

Вот вам моя печаль… Не думаю, что сыщу портного, который заштопал бы эту черную дыру… Как бы я хотела ожить вполне! Но чаще и чаще думаю, что это сродни желанию оживить покойника — разве Богу под силу… Бог же пока — ни звука. А я пережидаю это умирание, пол свой запрятав в утиное яйцо, яйцо — в утку, утку — в ларец, ларец — в крону дубовую… Скорее всего там и задохнусь, в пряно-горьком древе.

Живите, пишите. Не гоняйте Бога ради так на машине — я еще не накопила денег на ваши похороны.