Медная шкатулка (сборник)

Рубина Дина Ильинична

– Галка... палка... Крайчук... – страдальчески морщась, он разглядывал на свет плоскую бутылку с растворителем. – Черт, последняя бутылка, меньше половины... Опять унижаться в мос-ховском подвальчике...

– Семен Крайчук, этот модный режиссер, ну!

– Ну...

– Разговорились. То-се, не виделись лет восемь... И незаметно как-то вырулили на Анну Борисовну и вдруг на... Петю! Видел бы ты, как встрепенулась Галка! Оказывается, в молодости Петя был очень близок с Крайчуком, что-то они там затевали вместе, а потом из-за какой-то глупой ссоры, из-за чепухи Петя встал в позу оскорбленного –

в это охотно верится, в его склочный характер, – и разошлись. Галка просила даже невзначай свести их где-нибудь на нейтральной полосе. Уверяет, что Крайчук переживает до сих пор. Крайчук! Единственный сейчас режиссер, на чьи спектакли действительно ломится публика. Только что из Штатов вернулся, ставил там «Историю города Глупова» – не понимаю, между прочим, зачем американцам наш город Глупов, но, говорят, успех большой и так далее; Крайчук переживает и просит свести! Крайчук и Петя – как тебе этот новый поворот темы?

– Это не новый поворот! – вдруг возразил он с непонятной досадой и даже кисть положил. – Я тебе давно твержу, что с Петей не так все просто... Спроси Сашу... Да-да, Сашу, – не делай таких глаз. Года три назад он от безделья поволокся в клуб швейной фабрики – то ли рядом оказался, то ли ухаживал за какой-то юной швеей... И совершенно случайно попал на спектакль Петиного драмкружка... того самого, над которым так любит поиздеваться Анна Борисовна. Так вот, представь себе, Саша недели три только и говорил, что о Петином спектакле. А ты учти еще – с кем ему приходится ставить и на какие средства! Несколько лет он выбивает для кружка статус народного театра или хотя бы студии, но только отношения с начальством испортил.

– Да уж, характерец... А старуха начеку: о том с ним говорить нельзя, об этом – тоже, о третьем – опять ни полслова. Вчера, например, – едва он появился, старуха стала тыкать мне под нос альбом с репродукциями какого-то армянского художника.

– Аветисяна?

– Не помню.

– Это хороший художник.

– Ну, говорю тебе, не помню, отстань. Я и старухе сказала: «Анна Борисовна, дайте мне разок поболтать с Петей о том о сем». Знаешь... она лукаво улыбнулась – мне кажется, старуха ревнует ко мне Петра Авдеевича.

– Так. Сели... – сказал Матвей, хмурясь.

– Матюша, можно я книгу возьму?

– Нет.

– Симпатично, по-моему, будет, с намеком на интеллект модели, а? «Портрет переводчицы с оригиналом». А я между тем поработаю, а, Матюш? Чтобы время даром...

Она взглянула в напряженное лицо мужа, вздохнула и села в отрепетированной позе. Раза два еще, привставая с табурета, он молча и бесцеремонно «подправлял» поворот ее головы черенком кисти. Наконец начал этюд.

– Можешь говорить, – разрешил он минут через двадцать. Лицо его смягчилось, стало покойнее, из чего Нина заключила, что работа «пошла».

У нее уже затекли шея и плечи, болела спина.

– Говори, говори, – повторил он рассеянно. – Мне не мешает.

– Спасибо! – прочувствованно ответила она и замолчала.

Впрочем, Матвею было не до обид. Работа уже взяла его полностью – мощно, ровно, и все его чувства сейчас, все его сорок два года, с несчастьями, любовью, поражениями и удачами, сосредоточились на небольшом квадрате картона, где и различить что-либо

пока было трудно.

Деловитая полуулыбка, белесый ежик на голове, массивный нос, напоминающий какой-то инструмент, и жесткое потирание рук – где больная?

Новый участковый. Молодой. Ну, посмотрим... Сюда, пожалуйста... Руки? Вон там. Полотенце на двери.

– Ну, бабуся? Как дела? На что жалуемся?

Легкое притоптывание стетоскопа вдоль круглой сохлой спины, щупание пульса.

– Сколько вам стукнуло, бабуся? Ско-олько? Ну, герой, герой...

Выработал стиль, скотина, – участливо-веселый. Стиль «душевный доктор». Врешь, мерзавец. Ты равнодушен, как твой стетоскоп...

Старуха тяжело дышала, на вдохе прихватывая ртом недостающий кусок воздуха, но смотрела по-прежнему – трезво рассматривая. Третью «бабусю» Петя проглотил с трудом, четвертой подавился.

– Бабуси в очередях за курями стоят, – вежливо заметил он в тон молодому доктору. – Анна Борисовна профессор и заслуженный деятель искусств, может претендовать на имя-отчество...

– Не слушайте его, он сумасшедший, – сказала вдруг старуха прерывисто. – Всю жизнь я здесь хрячу в дворниках.

Доктор вначале смешался от неожиданной перепалки, но быстро сориентировался:

– Весело живете, товарищи.

Товарищи... До сих пор не придумаем достойного обращения к незнакомому человеку.

– Ну что же... Пейте «декамевит», очень хорошие витамины... Питье горячее...

– Горчичники можно? – спросил Петя.

– Можно горчичники, – приветливо позволил доктор.

– А банки?

– Банки? И банки можно... Через день.

Они вышли в коридор. Молодой человек торопился.

– Это воспаление? – негромко спросил Петя.

– Оно самое, – кивнул врач.

– Что ж вы уколы не прописали? – так же тихо и напряженно спросил Петя.

– А что – уколы, что – уколы, дорогой мой? Ну, пропишу. Старушка угасает, смотрите на обстоятельства трезво. Пожила она дай бог нам с вами. Что поделаешь, когда-нибудь биография кончается.

Странно, что он латынью не фигуряет, такие любят ввернуть какую-нибудь «сик транзит глория мунди». Тем более что его этому обучали.

– Пропишите антибиотики, – процедил Петя, изнемогая от желания зажать в пальцах докторский нос и макнуть разочек вниз. – Больного надо лечить!

– Надо, надо, – согласился молодой человек неприязненно. – Когда в этом смысл есть. У вашей старушки к воспалению еще букет сирени – и астма, и сердечная недостаточность... Ну, заколем ее... Она неделю еще протянет. Дайте человеку спокойно умереть. Она вам кто – бабушка?

– Дедушка, – кротко ответил Петя, бледнея. – Выпиши антибиотики.

– А что это вы здесь, собственно, приказы мне отдаете?

Петя взял его за отвороты халата, потянул на себя. Доктор качнулся, но на ногах устоял и не стал хватать Петю за руки, только сказал со спокойным красным лицом:

– Не понял! При чем тут мой халат?

Получалось действительно глупо: они стояли вплотную друг к другу, и Петя, забрав в трясущиеся кулаки отвороты белого халата, тянул его вверх, к докторским ушам. Губы прыгали, и он ничего не мог с собой поделать. Несколько секунд врач смотрел на эти прыгающие белые губы, потом сказал: