Медный гамбит
Шрифт:
Юноша закричал, когда длинный клинок врезался ему в руки. Его легкие дудочки выскользнули из пальцев и он упал на земля под тяжестью сумашедшего, обрушившегося на него сверху.
Закричав не хуже сумашедшего, тепмлар-эльфийка вырвалась из рядов колеблющихся темпларов. Между пальцев ее обеих рук сверкнули лезвия острых как бритва небольших ножей, она нырнула, перекатилась к сумашедшему и вонзила их в его бока под ребра. Находясь вне племени — а эльфийка-темплар была так далека от племени, как только эльф может быть — остроухие посетители Джоата обычно держались как можно дальше от любой ссоры и драки,
Казалось, что она одна способна покончить с сумашедшим. Кровь хлыныла из ран, оставшихся после ударов ножей, и она обвила смертельным захватом его шею. Но никто, в том числе и Джоат, не решился подойти к ней и нанести последний удар.
Но сумашедший, которого все посчитали смертельно раненым, вдруг изогнулся как змея в хватке эльфийки. Забыв о музыканте, который остался жив после первоначальной атаки и лежал, стоная, на полу, скорчившись вокруг своих истекающих кровью рук, сумашедший ударил зубастой рукояткой своего длинного кинжала в незащищенное горло эльфийки. Та застонала и упала на землю.
Не обращая внимания на кровь, струющуюся из его ран, безумец прыгнул на ноги и вскинул свое оружие вверх, оставив без защиты свой живот и ноги. Любой воспринял бы это как приглашение к атаке, но ни Джоат ни темплары не торопились воспользоваться им. Что-то было не так: сумашедший уже давно должен был лежать мертвый на земле, истекая кровью от смертельных ран.
Джоат согнул колени и пригнулся к полу, так низко, как только дварф в состоянии сделать. Он скользнул вперед, но на этот раз уже осторожно, стараясь чтобы его босые ноги не отрывались от песчаного пола, и не потерять равновесие. Его целью были основные артерии и вены на выставленной вперед ноге безумца, но он тщательно старался не дать ему заметить себя.
Молчаливо воззвав к Ркарду, последнему королю дварфов, для счастья, Джоат оперся о пол второй рукой и стал ждать возможности атаки.
И тут же почувствовал, как падает, хотя не видел и не помнил удар, который обрушился на него. Длинный кинжал безумца выбил из руки его короткий нож, который он поднял перед собой в отчаянной попытке защититься. Крепкие как камень ребра мекилота, из которых был сделан бар, приняли на себя основной удар и спасли ему жизнь. Составной клинок даже сломался от силы удара.
— Хаману, — выругался кто-то и несколько других темпларов повторили слово.
Темплар-студент, изучавший магию, которого Джоат видел краешком глаза, вытащил металлический нож, слишком короткий, чтобы прорвать оборону безумца, но достатотчно длинный, чтобы защититься от сломанного клинка. Студент что-то крикнул другому здоровенному темплару, в руках которого был обсидиановый меч. Тот кивнул ему в ответ, и перехватил свой меч обеими руками, пока студент защищал их обоих. Действуя вместе, они оттеснили безумца от его жертв, а потом мечник быстрым движанием рубанул сверху, и вооруженная сломанным кинжалом рука безумца повисла буквально только на лоскуте кожи.
Но сумашедший по-прежнему твердо стоял на ногах — и по-прежнему нес какую-то чушь о солнце, горящем внутри его черепа. Оставшейся рукой он выхватил свой сломанный кинжал из сведенных пальцев
— Мастер Пути, Мыслеходец! — крикнул кто-то, предлагая единственное возможное объяснение тому, что они все видели.
Больше никто не решился атаковать. Сумашедший оставался там, где он был, загнанный в угол, тяжело раненый, непобежденный и, скорее всего, непобедимый. Все, что дышало на Атхасе, имело хотя бы каплю псионических талантов, но темплары мудро оставляли их неразвитыми. Королю Хаману не понравилась бы мысль, что его темплар обладает силой, которую он не может ни даровать ему, ни забрать у него.
Белокурый темплар со сломанными зубами сунул руку глубоко внутрь своей туники и вынул керамический объект. Джоат искренно надеялся никогда не увидеть его в своем заведении.
— Хаману! — крикнул он громко — не ругаясь а, скорее, молясь. — Слушай меня, Великий и Могучий!
Другие темплары вытянули наружу медальоны, висевшие на их шеях. Это медальоны напоминали большой кусок обожженной желтой глины, на которой был вырезан львиный профиль. Пока Джоат дрожал всем телом, медальоны начали светиться, и пара золотых овалов появилась над открытой всем ветрам Берлогой Джоата.
Кровь заледенела в его жилах: Ни один обычный человек не мог видеть эти глаза, и надеяться остаться в живых.
Пламенный Меч.
Слово заклинания ударило в голову Джоата, добавив еще солидную порцию головной боли к той, которую он уже имел от безумного Мастера Пути. Он страшной болии он закрыл глаза и пропустил тот момент, когда магия короля-волшебника прошла через медальоны, которые темплары держали в руках. Джоат почувствовал потоки огня и страшный жар, потом услышал рев пламени и безумные крики маньяка. В нос ударил ядовитых запах магии. Он мог бы открыть глаза — у него было сильное искушение посмотреть — но мудрость победила, и он держал их крепко закрытыми, пока не прекратились крики, потом исчезло пламя, и осталось только отвратительное зловоние сгоревшей плоти и волос.
— Кончено! — объявил хор голосов темпларов.
Джоат открыл глаза. Он отделался легкими ранениями, хотя придется заменить кожаный фартук. Еще один эльф стоял над музыкантом, который, похоже, выжил, но никогда больше не сможет играть на своих дудочках. Эльфийка, которая первая поднялась на его защиту, осталась там, где упала, жертва плохих обстоятельств и легкой уязвимости длинного, слабого эльфийского тела. Джоат наклонился над ней и закрыл ее глаза, потом присоединился к толпе, стоявшей над телом безумца.
На рукаве белокурого темплара, который призвал помощь короля, была нашита алая полоса, и все остальные относились к нему с уважением. Он встал на колени над огромным, неподвижным телом и что-то бормотал, смахивавая с него пепел и золу.
Испуганный Джоат не видел, как сработало заклинание, но он ожидал увидеть кучу золы перемешанной с остатками костей и жира, в самом лучшем случае обгорелый скелет. Вместо этого он увидел нормальное человеческое тело, может быть сильно истощенное — невозможно было угадать возраст, пустая кожа свисала на его кости — лежавшее мертвым на полу таверны.