Медный гусь
Шрифт:
Ведомому судну повезло меньше. Мурзинцев поздно осознал угрозу, и его струг не успел развернуться носом к волне. Вал врезался в борт под углом. Судно резко накренилось, выкинув за борт двух гребцов. Волной смыло шлюпку; по левому борту у Васьки Лиса сломалось весло; засвистели лопнувшие канаты такелажа. Но струг устоял, не опрокинулся, хотя волна развернула его почти поперек удара. Следующие две волны гребцы пытались развернуть судно носом к валу, но они лишились двух гребцов по правому борту, а на левом Васька Лис все никак не мог вставить в весельный порт запасное весло. Стихия швыряла судно, как берестяной завиток, и на шестой волне, когда струг
Уцелевшие перебрались на струг Рожина. Перенесли тело стрельца Никитина, к тому моменту испустившего дух, и те немногие запасы, которые не расшвыряло волнами. Отошли от покалеченного судна. Около часа сновали меж обломков, вылавливая провизию. Подобрали рей и шлюпку. С отчаянием всматривались в темную воду, надеясь разглядеть тела товарищей, но так никого и не нашли — Обь забрала их безвозвратно.
Мурзинцев был настолько мрачен, что стрельцы опасались на него глаза поднять, сопели, молчали, только отца Никона было слышно — стоя на носу, он молился о душах утопших.
Струг Мурзинцева, лишившись балласта, ко дну не пошел. Бросать его не стали, зацепили за бушприт канатом и потащили к берегу. Из-за обузы гребли еще часа два; пошло мелководье. Рожин теперь был на носу. С лотом в руках он мерил глубину, отдавал маневровые команды. К самому берегу подойти все равно не удалось, метров за двадцать бросили якорь, добрались на шлюпках.
Покалеченный струг решили оставить здесь. Чтобы выволочь его на берег и залатать пробоину, требовалась помощь, которую, кроме как в Самаровском яме, взять было негде. Так что судно затащили на мель и закрепили, привязав канаты к близстоящим деревцам. Мурзинцев дал стрельцам час на отдых. Путники повалились в траву, помалкивали; никто не решался заговорить первым.
— Мы что, Обь пулей пролетели? Прозевали, как в море вышли? — наконец не выдержал Васька Лис. — Откуда такие штормы на реке?
— То не шторм, ветра ж не было, — заметил Демьян Перегода.
— В полный штиль река волны подняла, — закивал Недоля, соглашаясь с казаком. — Нечистая сила, не иначе. Водяного козни.
Сотник поднял на толмача тяжелый взгляд.
— Что скажешь, Рожин? Что это было-то? — тяжело спросил он, неторопливо жуя левый ус.
Толмач оглянулся на Мурзинцева, ответил:
— Поступь Куль-отыра, должно быть. Агираш на капище в бубен бьет, а Куль-отыр под землей отзывается, шаг сделает — Обь стеной встает.
— Должно быть? — переспросил сотник.
— Откуда ж мне знать, я к Куль-отыру в вогульскую преисподнюю не спускался, — Рожин пожал плечами.
— А это еще кто такой, Куль-отыр? — спросил Игнат Недоля.
— Сатана
— Отставить! — устало, но веско скомандовал сотник, увидев, что Недоля уже поднялся Лису затрещину отпустить. — Беречь силы, отдыхать.
Недоля коротко на товарища ругнулся, плюхнулся на место, спросил задумчиво:
— А может, и вправду живет под землей великан?
— Чего?! — Лис поморщился, скосил на товарища глаза.
— Мне дед так сказывал: встарь люди были божики, а мы люди тужики, а позднее еще будут люди пыжики: двенадцать человек соломинку будут поднимать так, как прежние люди поднимали такие деревья, что нынешним и ста человекам не поднять.
— Ты об чем это? — не понял Ерофей Брюква.
— О том, что народишко мельчает, что не ясно-то? — ответил за Недолю Васька Лис, Игнат кивнул, продолжил:
— Богатыри-великаны раньше везде жили, так, может, тут остались?..
— Великанов за версту видать, — отрезал Ерофей Брюква. — Байки о них давно бы до Тобольска дошли. Что ж не слышно про них?
— Богатырь на то и богатырь, чтоб по земле открыто ходить да бесов в честном бою побеждать, — пробасил отец Никон. — А ежели он под землей прячется, какой же из него витязь! Это сатана нам козни чинит. Ну да сила молитвы любую преграду сломит!
— Кости Митьки да Андрюшки Обский старик уже обглодал, наверно, а Никитин вон, бедолага, перед Богом без башки предстанет, — мрачно, с затаенной злобой произнес Васька Лис. — Что ж, владыка, твоя молитва их не уберегла?
— А потому и не уберегла, что мало в них веры было! — гаркнул пресвитер, распаляясь. — Ты, небось, дурачина, придумал себе, что коли крестик нательный тебе на шею надели, то того и достаточно?! Крещение — то только врата, а за ними до спасения еще длинный-предлинный путь. И путь тот тернист и ухабист, понеже без веры твердой, как железо-булат, в пути том обязательно сгинешь!
— Булат твердый, кто ж спорит, токмо хрупкий, в морозы ломается, — пробурчал себе в бороду Васька Лис.
— Вот мы путь наш молитвой и укрепим, — постановил пресвитер, пропустив замечания стрельца мимо ушей.
Пресвитер повесил на шею белоснежную епитрахиль с золотыми крестами, потом достал из своей торбы деревянный складень, завернутый в полотняный платок, бережно из тряпицы его извлек, к груди прижал и раскрыл створки, словно ставни в избе. И теперь на путников в ауре золотого сияния и искрах серебряной басмы грустно и ласково смотрел Иисус, все понимая и все прощая, а по бокам на створках к Нему обернули лица Божья Матерь и Иоанн Предтеча, мудрые и печальные в своей святости. И путникам тоже как-то сразу захотелось приобщиться, прикоснуться к той святости, чтобы успокоиться, умиротвориться и почувствовать, что Господь их не оставил.
— Ставайте на колени, чада, помолимся…
Белогорье
Созерцание лика Иисуса и молитва приободрили путников, Мурзинцев даже ус перестал жевать.
— Передохнули, и будет, — постановил он, поднимаясь. — Лексей, куда нам теперь?
— Наполдень, через болота. Пару верст, и выйдем к холмам.
— Болота обойти никак нельзя?
— Можно, но далеко. Чтоб обойти, надо по Оби еще верст на десять спуститься, до Лонг-пугля, а то — вогульская вотчина. Нам туда лучше теперь не соваться, они за Агираша нам или топор в спину, или рыбой с челибухой накормят, с них станется.