Медный всадник

Пушкин Александр Сергеевич

Обращение поэта к «юному граду» (или, в окончательном тексте, к «граду Петрову») в завершении Вступления (стихи 84-91) представляет собою воззвание, а точнее, заклинание, отвергающее все вызванные наводнением и бытовавшие в ту пору предсказания и легенды о неминуемой гибели города, а с ним и всего дела Петра, воплощенного в его создании. Неколебимость города и неколебимость созданной Петром новой России, неразрывно связанные между собою, — таков смысл этих восьми стихов в конце Вступления к поэме.

Заключительные строки Вступления содержат воспоминание об «ужасной поре» — о наводнении 1824 г., последнем нашествии стихии на «град Петров», принесшем столько горя и бедствий.

На этом последнем отрывке — заключительных строках Вступления — нужно остановиться подробнее. Он записан в двух, несколько различающихся между собою редакциях на л. 9 «альбома без переплета», содержащего первую черновую рукопись поэмы. Это обстоятельство — запись одновременно в двух разных

редакциях, а еще более дальнейшая история отрывка, к которому Пушкин возвращался и который перерабатывал не раз, вплоть до последнего момента работы над поэмой (в писарской копии), показывают, что поэт придавал этим немногим строкам большое значение, обдумывал каждое слово, каждую формулировку. Приведем последние чтения обеих первоначальных редакций отрывка с некоторыми важнейшими вариантами:

Послало небо испытанье Об нем начну простой рассказ — Давно — когда [мне] я в первый раз Услышал [грустное] [страшное] мрачное преданы Смутясь, я сердцем приуныл И на минутку позабыл Свое [душевное] сердечное страданье — И дал тогда же обещанье * Печальну повесть сохранить Я дал тогда же обещанье * Была ужасная пора!.. Об ней начну повествованье — — Давно когда я в первый <раз> Услышал грустное преданье Сердца печальные, для вас Тогда же дал я обещанье Стихам поверить сей рассказ (ПД 845, л. 9)

Эти строки, набросанные как завершение Вступления к «Медному Всаднику», близко повторяют стихи, заготовленные Пушкиным более чем за десятилетие до болдинской осени 1833 г. как эпилог или, наоборот, вступление к «Бахчисарайскому фонтану». Первый из этих отрывков, задуманный как эпилог «крымской поэмы», читается:

Он кончен, верный мой рассказ, Исполнил я друзей желанье. Давно я слышал в первый раз Сие печальное преданье [Тогда] я [сердцем] приуныл И на минуту позабыл Безумных оргий ликованье… ( Акад., IV, 94)

Отказавшись от такого эпилога, Пушкин стал перерабатывать его в виде вступления или в виде посвящения поэмы Н. Н. Раевскому-младшему. Первое, вступление, начинается словами:

Печален будет мой рассказ Давно, когда мне в первый раз Любви поведали преданье — Я в шуме радостном уныл И на минуту позабыл Роскошных оргий ликованье и т. д. ( Акад.,V, 400)

Второе, посвящение поэмы Н. Н. Раевскому, во второй своей редакции читается:

Исполню я твое желанье, Начну обещанный рассказ. Давно, когда мне в первый раз Поведали сие преданье Мне стало грустно и т.д. ( Акад., V, 401)

В обеих редакциях посвящения посвятительные инициалы (Н. Н. Р.), однако, зачеркнуты, и ни одна из редакций, так же как и вступление, в печатный текст «Бахчисарайского фонтана» не вошла.

Через десять лет после создания своей «крымской поэмы» Пушкин, стремительно набрасывая черновик «Петербургской повести» о трагическом событии — наводнении 1824 г., вспомнил ненапечатанные стихи (вступительные или заключительные) из «Бахчисарайского фонтана» и попробовал создать из них — вероятно, по памяти — окончание Вступления своей новой поэмы. Это не сразу ему удалось, так как стихи, относящиеся к «крымской поэме», будь они вступлением или эпилогом, или посвящением Н. Н. Раевскому, носили иной характер, чем то, что подсказывалось предметом «Петербургской повести»: в первом случае речь шла о «предании любви», о «безумных оргиях», прерванных «на минуту» услышанным рассказом; во втором — об «ужасной године» или «ужасной поре», об «испытании», посланном небом, о «мрачном» или «грустном» предании, о «горестном рассказе».

Пять стихов, заканчивающих Вступление

к «Медному Всаднику», были очень важны для поэта, необходимы для создания надлежащего тона и настроения в новой поэме, и потому они переделывались им много раз. История текста отрывка от приведенных выше первых набросков до последней его редакции такова.

Переписывая поэму в первую (Болдинскую) беловую рукопись, Пушкин придал последним стихам Вступления такую форму:

Была ужасная пора… Об ней начну повествованье И будет пусть оно для вас, Друзья, вечерний лишь рассказ А не зловещее преданье.

В этой редакции переработаны строки, напоминавшие эпилог «Бахчисарайского фонтана», и заново написано окончание, в котором поэт, обращаясь к читателям, определяет свое произведение как «вечерний лишь рассказ», т. е. рассказ, служащий, несмотря на весь трагизм его сюжета, лишь для развлечения слушателей и в особенности слушательниц, собравшихся зимним вечером вокруг рассказчика, [454] но который не следует воспринимать как «зловещее преданье» — как воспоминание о прошлом событии, содержащее в себе предчувствие или даже предсказание грозящей в будущем гибели города, основанного Петром, и, следовательно, всего дела Петрова, от враждебной ему стихии.

454

Напомним такой же «вечерний рассказ», известный под названием «Уединенный домик на Васильевском»: эта фантастическая, своего рода «петербургская» повесть была рассказана не однажды Пушкиным в салоне Карамзиных и в кругу друзей Дельвига в 1827-1828 гг., записана с его слов В. П. Титовым и напечатана им же (под псевдонимом «Тит Космократов») в «Северных цветах на 1829 г.». См.: Цявловская Т. Г. «Влюбленный бес». (Неосуществленный замысел Пушкина). — В кн.: Пушкин. Исследования и материалы, т. III. M. — Л., 1960; Измайлов Н. В. Фантастическая повесть. — В кн.: Русская повесть XIX века. Под ред. Б. С. Мейлаха. Л., 1973, с. 145-147.

Отрицание «зловещего преданья», каким может быть сочтена «Петербургская повесть», и тем самым утверждение незыблемости, неколебимости «града Петрова», являющегося символом всей новой России, присутствует как в первой беловой (Болдинской) рукописи поэмы, так и в Цензурном автографе, представленном Николаю I.

Переписке последнего предшествовали торопливо и сокращенно написанные наброски с попытками новых исправлений: [455]

<Была ужасная пора> Пускай <?> об ней воспом<инанье> Живет в моем повество<ванье> Друзья как вечер<ом> расск<аз> Зимою [вечером] для вас А не зловещее <?> пре<данье> * <И> будет пусть оно для вас Друзья вечерний лишь рассказ А не зловещее преданье ( Акад., V, 187)

455

Записи сделаны на обороте листка, на котором рукою О. М. Сомова переписан текст стихотворения Пушкина «Аквилон» (ПД 965, бывш. ГПБ 28).

В автографе, переписанном для представления в царскую цензуру (ЦА), заключительные стихи Вступления принимают такую законченную форму:

Была ужасная пора… Об ней начну повествованье И будь оно, друзья, для вас Вечерний, страшный лишь рассказ, А не зловещее преданье…

Этот текст должен был бы сохраниться и в писарской копии (ПД 967), снятой в 1836 г. с Цензурного автографа. Но еще до отдачи ЦА в переписку Пушкин заменил приведенный текст ЦА другим, автограф которого до нас не дошел. Это исправление представляет собой единственное отклонение ПК от текста ЦА (что имеет, как будет показано ниже, большое текстологическое значение). Переделывая текст, казалось бы, вполне установленный, поэт преследовал цель устранить из этой вводной в поэму тирады упоминание как о «вечернем, страшном рассказе», так и о «зловещем преданьи», т. е. все то, что влекло к представлению о сюжете поэмы как о рассказе, интересном и завлекательном для слушателей (и только!) и, с другой стороны, содержащем скрытое предсказание возможности повторения «ужасной поры» и, очевидно, гибели города. Чтение ПК, вошедшее в основной текст «Медного Всадника», таково: