Медовый месяц
Шрифт:
Бабочка… Почему бабочка? При чем здесь бабочка?.. Я не надела трусиков и теперь была совершенно обнажена. Но я нисколько не стеснялась этого. Словно так и должно быть. Словно все правильно. Он нежно коснулся пальцами моих затвердевших сосков. Потом обхватил один из них губами. Я тихо застонала от наслаждения. Мое тело стремилось к нему навстречу. Мне хотелось отдать ему всю себя. Без остатка, до малейшей капельки крови, мозга и плоти. Мне хотелось слиться с ним в одно целое, стать неразрывным единством, которое никто и ничто на свете не могло бы разъединить. Это чувство было ново для меня и необыкновенно мне нравилось. Я прикрыла
«Господи, он же перебудит всех своим звоном, — испуганно подумала я. — Надо скорее взять трубку, иначе они проснутся и увидят нас».
Слава богу, Саша понял это быстрее меня и, пока я соображала, уже схватил трубку.
— Слушаю, — слегка охрипшим голосом проговорил он.
Я перевела дыхание. Кто посмел разрушить наш мир и зачем? Какие могут быть дела, проблемы, когда ничего в мире не существует, кроме нас и наших ощущений? Я так думала, но уже начала понемногу приходить в себя и возвращаться в реальность. Я услышала только последние слова, сказанные Сашей. Предыдущих слов я не слышала, точнее, не понимала их, занятая переходом в реальный мир. Он положил трубку и начал поспешно застегивать рубашку.
— Саша! — я протянула к нему руки. — Ты куда?
— Мне надо ехать. — Его лицо стало жестким и отстраненным, я поразилась происшедшей в нем перемене, столь быстрой и неожиданной.
— Но зачем? Так поздно, ночью! Что случилось? — Я коснулась его груди, но он отвел мою руку.
— Мне нужно уехать, — повторил он, ничего не объясняя.
В его глазах и голосе больше не было той нежности и страсти, которой только что пылал его взгляд. На миг мне показалось, что передо мной другой человек. И этот человек был чужим и далеким. Я робела перед ним и даже боялась его. Мне стало очень обидно. Почему он так со мной поступает? На моих глазах закипели слезы. Я отвернулась, чтобы скрыть их. Подняла с пола халат и накинула его. Он тоже быстро оделся, так быстро, что я не успела опомниться.
— Закрой за мной дверь, — попросил он, но таким тоном, словно приказывал.
Я молча поднялась с места и прошла к двери. Что ж, если он так обращается со мной, то и я сумею сохранить гордость и не стану вешаться ему на шею. У него какие-то дела по работе, я понимаю, работа для него много значит, но все равно, зачем он со мной так?! Неужели я заслужила такое обращение? Мог бы сказать два-три слова — и я бы все поняла, не стала бы расспрашивать. У самой двери я не сдержалась, и слезы потекли по моим щекам. Я хотела уйти, но он удержал меня. Приподнял двумя пальцами мой подбородок.
— Прости, — сказал он, глядя мне в лицо. Его голос снова стал прежним — мягким и ласковым. — Я не хотел тебя обидеть, Машенька. Иди спать. Я нескоро вернусь.
— Но что случилось? Ты можешь мне сказать? — Мои слезы мгновенно высохли, и я снова смотрела на него, готовая выполнить любую его просьбу или приказ и пойти за ним куда угодно.
— Отец Эльвиры в больнице с сердечным приступом. Он хочет меня видеть.
— О господи! — я прикрыла рот рукой. — Это серьезно?
—
— Да, конечно, я все понимаю. — Я растерянно отступила назад. — Надеюсь, все обойдется.
— Я тоже надеюсь. — Он открыл дверь и вышел на площадку. — Ложись спать. Я утром позвоню.
Я надеялась, что он поцелует меня на прощание, но он этого не сделал. Не дожидаясь лифта, он быстрым шагом, почти бегом, начал спускаться по лестнице. А я стояла и смотрела ему вслед. И мне хотелось плакать. От жалости к мэру, потерявшему дочь, к милой девочке Эльвире, к самой себе, и еще потому, что он уходил. А мне так хотелось его догнать, чтобы быть с ним рядом в трудную минуту! Всегда быть рядом! Но я стояла и смотрела на опустевший лестничный пролет. И по моим щекам текли слезы…
Глава 4
— Ты все-таки пришел. — Он посмотрел на меня, словно не веря в то, что это правда.
Я молча кивнул. Он лежал, опутанный всякими трубками. Его лицо почти сливалось с белоснежной постелью. Говорил он с трудом, дышал тоже. Вместо дыхания из его груди вырывался хрип. Я не мог поверить в то, что всего несколько дней назад это был здоровый, по крайней мере внешне, и сильный мужчина. И его звучный грубоватый голос был слышен на большом расстоянии и напоминал раскаты грома. Грома… Как тогда, в ту ночь, на этом чертовом холме. Будь он проклят! На нем стоит церковь, значит, это место считается святым. Но разве в обители Бога могло произойти такое?!
— Я боялся, что ты не придешь, — сказал он и поморщился.
Говорить ему было трудно, я это видел, но он не потерпел бы жалости, он не любил быть слабым, как и я. В этом мы были похожи. Может, поэтому мы и стали друзьями? Он не выносил, когда его жалели, но сейчас это уже было не важно. Ничто не было важным после того, как он поцеловал холодный лоб дочери и бросил горсть земли на ее гроб…
— Почему ты пришел? — спросил он.
— Потому что ты мой друг, — ответил я. И это было правдой. Я не лукавил.
— Друг? Ты все еще считаешь меня своим другом? Даже после того, что произошло между нами? После того, как я обвинил тебя в… — Он закашлялся, тяжело, с хрипом, его лицо из белого стало почти красным.
Я подал ему стакан с водой, стоявший рядом, на столике. Он выпил воду, с трудом перевел дыхание. Вернул мне стакан. Руки его дрожали. Его сильные мужские руки, грубо скроенные, с широкими ладонями и толстыми пальцами. Иногда он в шутку говорил мне:
— В прошлом веке ты, наверное, был бы каким-нибудь князем или дворянином, потому что у тебя руки аристократа.
— А кем бы был ты? — спрашивал я.
— Как это кем? Конечно, твоим слугой или даже крепостным.
— И что, ты являлся бы примерным слугой и выполнял бы все мои приказы? — иронизировал я.
— Еще чего! Я бы устроил бунт и сверг бы тебя, и сам стал бы князем. Вот так.
Мы смеялись над этой незамысловатой шуткой. Почему я сейчас вспомнил об этом эпизоде? Может быть, потому, что боюсь думать о главном, о том, что жизнь стремительно покидает сильное тело этого человека, и мне кажется, я вижу, КАК это происходит. Впрочем, жизнь покинула его в тот миг, когда он узнал о смерти своей дочери. И это известие принес я. Я убил и его тоже… Возможно, это моя судьба, мой крест — нести людям смерть.