Медсестра
Шрифт:
Охранник, видимо, ожидал объяснений, но новенькая не проронила ни слова.
— Тогда праздник окончен, и все по комнатам! — объявил Хасан.
— Спасибо тебе,— прошептала Алена, прощаясь с Кэти.
— Хочешь, с Филиппком вместе поговорим? — предложила та.
— Нет, я его хорошо знаю. Если за эти дни сбежать не удастся, то либо я его убью, либо себя. Как уж получится.
5
Напротив дома, где Филипп держал свой притон, стоял такой же дом в стиле ампир. Первые два этажа занимали магазинчики, кафе, офисы, а на третьем и четвертом располагались дорогие квартиры. Виктору потребовался целый день, чтобы с помощью Люсьена и знакомых из спецслужб получить доступ
Хозяин квартиры Гийом Сотэ, известный коллекционер и собиратель живописи, согласился впустить человека из разведки лишь потому, что полгода назад благодаря энергичным поискам сотрудников Интерпола удалось найти и вернуть один из малоизвестных этюдов Дега, принадлежавших Сотэ. Это был поразительный этюд с танцовщицами. Четыре балерины в свободных позах сидели в репетиционном зале, отдыхали, наблюдая за танцующими подругами. В небольшом по размеру этюде великий импрессионист блистательно разыграл музыку поз, наметив и психологию характеров.
— Все утверждали, что Дега музыкален, что он великий колорист, но я смею говорить, что он еще и мастер психологического портрета, — представляя этюд, с гордостью проговорил старый коллекционер
Хозяину перевалило за девяносто. Тонкая, с коричневыми пигментными пятнами, кожа обтягивала скуластое лицо. Светлые, некогда голубые глаза выцвели, капали и с трудом угадывались за резко выступавшими вперед надбровными дугами и кустистыми бровями: Вместо губ две еле угадываемых полоски. И рука, которую он протянул, была хрупкая, еле теплая. Домашний бархатный пиджак, сшитый искусно, по хозяину, как и легкие модные брюки, дорогая рубашка из шелка, платок на шее, прикрывающий шейные морщины, — все это смягчало ужасное впечатление; которое производил старик. Виктор, не считавший себя сентиментальным, вдруг почувствовал, как защемило в груди: неужели и он сам когда-нибудь превратится в такое же жуткое подобие человека?
Картин в гостиной он насчитал не больше пятнадцати, но каждая приводила в неподдельное восхищение.
— Да, вы правы, мсье Рене, я оставил только те полотна, души которых закроют мне глаза и проводят в последний путь, — точно угадав мысль гостя, продолжил Сотэ.
Он говорил с трудом, изредка взмахивая правой рукой, словно помогая этим выталкивать слова из гортани.
— Я специально услал экономку, — пояснил Гийом, — она непомерно болтлива, и бесполезно ее просить держать язык за зубами. А я подумал, что вашей конторе ее реклама ни к чему. В вашем распоряжении часа три, не больше. Кофе хотите?
— Спасибо, не откажусь. Хотите, сам сварю?
— Нет, вы работайте, у вас не так много времени, а мне полезно двигаться, — проворчал он. — Хотя бы по квартире. На улицу один я уже боюсь выходить, а по квартире стараюсь ходить побольше. Кармен, моя экономка из Каталонии, постоянно долдонит: «Вот вы все ходите и ходите, чего ходить?! Неужели посидеть нельзя?» — но я ее не слушаю и стараюсь чаше двигаться, потом хорошо спится, когда находишься...
Он ушел на кухню,a Виктор, присев на стул у окна, вытащил бинокль. Окна были не зашторены, но в гостиной Лакомба он никого не обнаружил. Прошло минуты две, никто не появился. И через десять минут та же картина. Бывший разведчик не на шутку разволновался. Неужели Филиппа вспугнули и он в спешке переселил своих девиц в другое место?
От этого предположения Рене даже пот прошиб и во рту пересохло. Ситуация складывалась простая: Катрин собрала досье на Лакомба, Люсьен передал его какой-то ревнивице, и та могла напугать Филиппа, пригрозить разоблачением, и осторожный сутенер быстренько перебросил свой бордель
Алин чревата риском для ее жизни. Если через десять минут никто не объявится, он призовет на помощь Ларош, пусть подключается.
Гийом, шаркая шлепанцами, принес на подносе кофе, сахар и печенье в вазочке.
— Я с детства пью только чай, но время чаепития еще не настало, — заговорил Сотэ, бросив взгляд на старинные часы с амурами, стоявшие на белом рояле. — Через сорок минут. В моем возрасте приходится соблюдать жесткое расписание, чтобы ни желудок, ни другие органы не сбивать с ритма. Что делать, мсье Рене, выкручиваюсь как могу, экономлю на всем энергию, даже на общении с людьми. Ко мне редко кто заглядывает. Вы ведь из разведки?
Виктор кивнул, бросил в кофе два кусочка сахара, стал тихо помешивать.
— Это хорошо, — улыбнулся Гийом. — В детстве я тоже хотел стать разведчиком. Многие мальчишки мечтают о профессии сыщика и уж тем более нелегала в чужой стране. Вы ведь работали в чужой стране?
Виктор снова кивнул.
— Я сразу это понял. Вы не болтун. И это хорошо. Мне нравится, когда люди умеют слушать. И уж совсем не нравится моя Кармен. Это сплошное болтливое бедствие. Но мы вместе уже двадцать Лет, она знает мои вкусы, привычки, распорядок, ей не надо ничего объяснять, и за это я вынужден терпеть ее глупый, несносный характер и вульгарный вкус. Представьте, эта шестидесятилетняя корова обожает комиксы и карикатуры. — Он хрипло рассмеялся. — И еще она страшно сексуальна. До сих пор! Носит черные ажурные колготки, прозрачные блузки, цепляет на бедра всякие резинки и время от времени устраивает мне стриптиз, считая себя неотразимой. Это тоже очень смешно. И страшно возбуждает. Да, вы не поверите, я еще могу возбуждаться. — Он снова
хрипло рассмеялся. — Это кажется настолько невероятным, что сам удивляюсь. И, задумавшись, я вдруг понял: Кармен меня возбуждает своей страшной безвкусицей и вульгарностью. А что еще может возбуждать? Не Венера же Джорджоне или Тициана. Даже Рубенс и Ренуар при всей брутальности их обнаженных богинь пробуждают во мне только восхищение своими формами, игрой света и тени, колоритом и композицией. Безобразное, низменное столь же необходимо человеку, как прекрасное и возвышенное. Без одного не познать другого... — Гийом выдержал паузу, пожевал воздух, как бы сомневаясь в сказанном, но через мгновение, словно очнувшись, неожиданно спросил: — Я сказал «познать»?
Рене кивнул. Гийом пожевал узкими полосками бывших губ, и в его глазах неожиданно сверкнула огненная искра.
— Глупости! Не получить удовольствия, вот что! Ведь то и другое приносит нам чувственные удовольствия. Вкус шампиньонов, ананасов, глоток бордо начала века, даже ложка отвратительной овсянки, которую готовит моя Кармен, — все это ни с чём не сравнимые удовольствия! Потому-то человек и не хочет умирать. Он не хочет Лишаться привычных приятных ощущений! А там этого нет. Здесь юдоль страдания, но все-таки я чувствую, — следовательно, существую. Декарт был полным дураком, выставив в дурном свете всю нацию перед человечеством. Куда бы я ни приехал, мне только и говорят: а, французы, вы все по Декарту живете! Потом доказывай, что мы не умственные дегенераты, а вполне нормальные, полнокровные! — Он улыбнулся, пронзительно взглянув на Виктора. — А вами, я чувствую, тоже верховодит страсть! Хоть вы этого и не понимаете. Ну вот, опять разболтался! Все, ухожу, вы работайте,