Медведица
Шрифт:
Дед горько усмехнулся, выпуская клубы дыма. И вновь глубоко затянулся. Мысли вились потревоженным роем. За столько лет он так и не нашел однозначного ответа на главный вопрос: кто должен понести наказание за весь этот учиненный бардак. И вновь тяжко вздохнул, отрешенно махнув рукой.
«Бог сам разберется, кто повинен в тысячах загубленных душ… Выявит и накажет негодяя. Мое дело маленькое». Но вера в справедливое наказание не приносила должного облегчения. Он безвольно опустил ставшую в одно мгновение пудовой голову и погрузился в себя, не в состоянии унять сжимающую тисками душу боль.
Горько одно, что и их маленький уютный мир постигла та же участь. Беда не прошла стороной. Некогда густонаселенный поселок сегодня вымирал. Пальцы непроизвольно сжались в кулаки от ощущения безысходности. Он прекрасно понимал, что обманывает себя, пряча за словами «все еще образуется» страшную действительность. Клюевка не вымирает. Правда ужаснее. Она уже умерла. Оставаясь лишь названием населенного пункта, отмеченным на карте России неодушевленной точкой. Населенным пунктом без жителей. Пристанищем покинутых домов и завалившихся заборов. Очередной призрачной станцией в железнодорожном атласе России, с пустым перроном. И как бы ты ни переживал и ни силился повернуть время вспять, прошлого не вернуть. Нельзя вдохнуть
«Можно со многим смириться, но только не с откровенной несправедливостью», – грустно произнес он. Устало склонился и, пряча лицо в ладонях, непослушными пальцами взъерошил густые седые волосы. Люди стали чересчур черствыми и агрессивными, не чета нашему поколению. Глотки друг другу готовы перегрызть. И зависти – вагон и маленькая тележка. В лицо тебе улыбаются, а проходишь, плюют в спину. Но самое страшное, что гибель человека сегодня измеряется сухими цифрами. Сегодня в автомобильной аварии погибли двадцать человек, трое из которых дети дошкольного возраста. Вчера взрыв бытового газа в жилом доме унес жизни ста человек. Позавчера затонуло судно, еще сотня погибших. И вот выводят чернила бездушную статистику; недельную, месячную, годовую… Убыло «столько». Но в прошлом году на данное число показатель был лучше – меньше. Лучший показатель для кого? Для родных? Друзей? Близких умершего? Навряд ли. Лучший – лишь для отчетности. Не больше. Что будет завтра, мы еще не знаем точно, но что-то непременно случится и кто-то обязательно умрет, в этом не стоит сомневаться. Сотни тысяч раскладываются по гробам, а весь их жизненный путь, уклад и быт отображаются обезличенными бирками. Сотни тысяч, но мало кого мы знаем поименно, а еще меньше пофамильно. И можно было бы списать все смерти на стечение обстоятельств или на злую волю рока, если бы на большинстве трагедий не был отмечен след алкоголя. Безрассудный смертоносный бес, сотни лет заточенный в водочной бутылке, вырвался на свободу. Пришло его время… Время смуты и отчаяния. И пустился он в безумный пляс. Круша надежды, растаптывая волю, размазывая совесть и стыд. Уничтожая то, что раньше представлял собой человек как личность, являя на свет божий беснующееся чудовище.
– И до нас докатилось его порочное влияние, – обреченно выдавил старик, растерянно вслушиваясь в тоскливый вой соседского пса.
Из восьми тысяч клюевчан осталось меньше тысячи. И то почти все старики. Молодежь, что не успела сбежать в города, спилась, топя печаль на дне бутылки. Синий спрут крепко держал потерянные души и, впрыскивая дозами яд в затуманенный спиртом мозг, создавал иллюзию всеобщего благополучия. А наутро приходило похмелье. Резкое и болезненное. И осознание того, что мир далеко не «розовый», даже не полосато черно-белый, а однотонно серый. Власть в котором принадлежит сумрачному кардиналу по имени безнадежность. Правит он железной рукой, жестоко пересекая любые попытки вырваться из синего плена. Растворяя остатки разума человека в тоннах дешевого суррогатного спирта.
Недобросовестные предприниматели. Бандиты. Милиция. Чиновники всех мастей и рангов. Как клещи присосались к сверхприбыльной «кормушке», силой не оторвать. Да, не осталось в государстве такой силы, способной следить за порядком. Всех «неблагонадежных», идущих вразрез с указами олигархической верхушки, честных и порядочных начальников милиции и руководителей предприятий отправили на пенсию, замещая послушными пешками. И расцвела коррупция. Только успевай снимать «сливки». Доллары, марки, фунты потекли рекой, оседая в карманах вороватых дельцов. Теневые воротилы повылазили из своих нор, принимаясь выстраивать свой миропорядок под девизом «ты – мне, я – тебе». Статью о спекуляции изъяли из Уголовного кодекса. Не стало в России спекуляции, а появились свободные рыночные отношения. Волне легальные демократические отношения между продавцом и покупателем. И уже никого не волновало, что товар не создан собственными руками, а просто перепродан втридорога. Из обихода ушли талоны на спиртное, а вместе с ними пропала с полок магазинов и сама водка. Набирал обороты пресловутый «сухой закон». Государство сломя голову бросилось на борьбу с пьянством, выкорчевывая виноградники и закрывая винно-водочные заводы, лишая народ качественного алкоголя. А тем временем сотни цистерн технического спирта «Роял» made in Китай заполонили железнодорожные тупики Забайкалья. Дельцы развернули бойкую торговлю в деревнях и селах настоящим ядом. Возбужденно потирая вспотевшие ладошки от «навара», впадали в алчный транс. Обогащая конторы ритуальных услуг, которыми порой и сами же владели. Вот тебе и рыночные отношения, двойная прибыль налицо, убил и тут же похоронил. Доходный оказался бизнес на крови. Люди гибли, как мухи, десятками в день. За год поселковое кладбище разрослось до необъятных величин, представляя собой ужасное скорбное зрелище. Что ни свежая могила, то мужик или баба моложе сорока. И ни одного возбужденного дела, ни одного обвинительного приговора. Все знали виновных в преступлениях, но никого не сажали. Да и разве можно кого-то посадить, если делами заправляли люди из власти. Все были в доле: прокуроры, районные начальники милиции, следователи и начальники местных отделов. Поэтому все знали и молчали. А что еще оставалось делать? Хоть в Москву пиши, а результат останется нулевой. Если не хуже и тебя самого не упекут за решетку за «клевету» или не сфабрикуют более тяжелую статью. А могли и просто убить, натравив на тебя уголовников. В те далекие смутные 90-е даже казалось, что все творимые бесчинства проходили при молчаливом согласии вышестоящего руководства из столицы. Страной управляли олигархи, и их устраивал вечно пьяный народ: меньше требует, довольствуется крохами, не мешает обогащаться, «пилить» бюджет. А если кто-то умрет, еще лучше, меньше станет недовольных социальной несправедливостью.
«Вспомнишь прошлое, так вздрогнешь. Как все это противно, – горько вздохнул старик, – низко и подло. Фашистов одолели, голод победили, отстроили заново города. Со временем стало казаться, что жизнь наладилась. А оказывается, в стране притаился внутренний враг, ожидающий своего часа, чтобы разрушить все начинания. И последствия его нападения оказались катастрофичнее, чем принесли
Если бы предки могли видеть это, в гробу перевернулись бы, сгорая от стыда за сумасбродные поступки нерадивых детей.
«Раньше было лучше, чем сейчас». Все это лишь отговорки. Когда раньше? В войну? В голод? В разруху? Всегда было трудно. Вот только в прошлом не было такого повального падения нравов. Не пестовали ложных кумиров. Могли понять простую истину: если «за нас» – друг, «против» – враг.
Молодежь, сгинувшая в смутной эпохе перемен. Вас не вернуть, но, оставляя своих детей сиротами, вы невольно подтолкнули их на край пропасти. Бредящие мнимой свободой, они перепутали сакральный смысл самовыражения со вседозволенностью и распущенностью. Поколение семидесятых, не сумевшее адаптироваться к новым реалиям, ушло в никуда, разбившись о глухую стену девяностых. Клюевская молодежь, «вырвавшаяся из топи застоя», как величали демократы СССР, неожиданно обнаружила, что никуда она не выбралась, а лишь глубже погрузилась в пучину безнадежности. Оказывается, окружающее их болото – без конца и без края, а радужный берег – это лишь навеянный фантом, маскирующий бездонную трясину. На унылых лицах поблекли глаза. Способность радоваться жизни рассеялась дымкой, оставляя едва уловимый след в детских мечтах. А ее место заняла черная беспробудная тоска. Работы нет. Некогда гремевший на весь Советский Союз леспромхоз закрыт и разворован. Рабочие уволены и бесцельно слоняются по улицам. Процветают лишь продавцы технического спирта. Молодые здоровые парни и девушки через год разгульной жизни превратились в отекших безвольных «бичей» с единственной целью разыскать средства на очередную бутылку. Последнее из дома уносили, что имело ценность, вплоть до инструментов и оконных рам, не задумываясь, как станут зимовать, чем копать огород. Но охота была пуще неволи. Они со многим смирились: с нищетой, голодом, а самое главное, с ежедневным употреблением алкоголя.
Потеряв себя, люди потеряли смысл жизни.
Больно и горько. Больно – вспоминать прошлое, горько – жить в настоящем. В сером унылом настоящем, в котором не осталось места просвету, радости, надежде, где заживо похоронены мечты.
Старик обвел печальным взглядом соседские дома и тяжело вздохнул. Некогда цветущая улица теперь представляла собой жалкое зрелище. Вокруг заросшие травой и бурьяном бывшие тропинки, ведущие к калиткам. Из памяти всплывали яркие образы их местонахождения. Широкие и узкие, выложенные байкальской галькой или досками. Но каждая зримая дорожка как бы намекала: она живая, по ней ходит человек и ежедневно оставляет свой незыблемый след. Вот хозяин радостный вернулся, что-то напевая себе под нос. Он не идет, а словно летит, не касаясь подошвами земли. Позабыв о текущих делах, уже мысленно в другом измерении. На празднике. Сосед пригласил на именины, и человек достает из шифоньера на все случаи жизни бывший свадебный костюм и лакированные туфли. Отпечатки черных туфель – редки, их за год можно пересчитать по пальцам. Но и они оставляют свой яркий отчетливый след. Это след радости и веселья. Быстро растворяющиеся секунды мимолетного счастья в однотонной серой массе будничности. Уникальное запоминающееся событие. Жаль, что праздник длится не вечно. Завтра ему взгрустнется, и он пойдет не спеша, погруженный в раздумья. Жизнь продолжается, она не стоит на месте. Все по графику. В будни – ранним утром торопится на работу и так же вечером почти бегом возвращается назад, чтобы успеть до темноты сходить в тайгу за грибами или за ягодой. В выходные, обувши болотные сапоги, идет на рыбалку или с друзьями на Байкал выпить. Иногда совмещая столь желанные события. В дождливую осеннюю погоду месит грязь кирзовыми сапогами, зимой – валенками. Каждая обувь отмечена клеймом погоды. А очищенная дорожка – метлой или лопатой. Женские, детские, мужские отпечатки. Знакомые и чужие. Если их много, значит, семья большая и гостеприимная. Если следы одинокие, значит, хозяин нелюдимый и предпочитает уединение. Но и он не всегда сидит взаперти и изредка покидает свою берлогу.
Кому теперь нужны эти бестелесные призраки людей, сгинувших во времени? Кого заинтересуют их жизненная позиция, уклад, роль в обществе, политкорректность? Чему научит? Да и оставили ли они свой незабываемый след в истории, который станет примером потомкам? Или пришли и наследили, просто натаскали грязи и пыли, после чего потребовалась тщательная генеральная уборка, после которой не останется даже упоминания об их существовании. Вырытая на скорую руку яма, прощальные слова, произнесенные второпях, и безымянная могила. Ни тебе оградки, ни памятника. Через год обвалится земля, рухнет деревянный крест, на взрытой земле вырастет трава, и ничто не будет напомнить о человеческом захоронении.
«Суета сует. – Старик стряхнул пепел и вновь глубоко затянулся. – Все куда-то спешим, торопимся, воодушевленно строим грандиозные планы на будущее. Но стоит оглянуться назад, и оказывается, что спешить-то и некуда. Как ни стремились к горизонту, а все равно к нему ни на шаг не приблизились. Все наши достигнутые цели лишь видимость успеха, не более чем обычная мышиная возня».
Обессилено облокотившись спиной на забор, он устало прикрыл слезящиеся глаза и вновь погрузился в воспоминания. Сколько минуло годков, а события прошлых лет он отчетливо помнил в деталях, словно это было вчера. Как напротив с Семеном и Варей сидели на завалинке и обмывали новенький телевизор. Как у соседей через дом гуляли на свадьбе сына, а через год и дочери. А теперь родовой дом после их смерти детьми выставлен на продажу. Но время бежит, а новоселы все не заселяются. Объявление на фанере выгорело, краска потрескалась, номер телефона можно разобрать лишь вблизи. Но оно по-прежнему сиротливо висит на стене, с надеждой провожая взглядом мимо проходящих редких прохожих, часто вместе с дождем плача от безысходности и одиночества. Снедаемое обидой на людей, которые выросли в этом доме, но так за несколько лет и не соизволили посетить родные пенаты.