Медвежье молоко
Шрифт:
Голос сорвался на хрип. Привалившись к стене, Оксана запустила пятерню в спутанные волосы. Белый невесомо коснулся ее руки.
– Успокойтесь, слезы – вода, а она, как известно, сгубила немало людей. Вы уже дали ориентировки «Лизе Алерт»?
Женщина кивнула, не в силах отвечать, но ответа Белый и не требовал.
– Я осмотрю тут все, – сказал он, обойдя застывшего истуканом старика и аккуратно вынимая марлевые шарики.
В комнатах царила чистота. Наверное, даже излишняя чистота для жилища
Аромат Леса.
С особой тщательностью Белый исследовал скудные Оксанины вещи: вторую пару обуви, спортивный костюм, косметичку, пакет с нижним бельем и носками. Они еще хранили обычные человеческие запахи, и это отчасти успокаивало.
– Когда, говорите, вы приехали?
– Вчера, – вместо Оксаны ответил ее отец, горбато вырастая за плечом дочери и кладя костлявую ладонь на ее плечо. – Но я не допущу, чтобы по моему дому сновали какие-то ненормальные типы и рылись в твоей сумке с бельем. Зря ты позволила ему войти.
– Если ты не поверил, это не значит, что и остальные тоже! – в раздражении откликнулась Оксана, отстраняясь.
Белый не слушал: из сумки пахнуло чем-то железистым.
– А ведь скоро Охотничья луна, – ни с того ни с сего вдруг произнес старик.
И в спину будто вонзились иголки, а следом пришла память – багровый, изрытый оспинами лунный лик, и тянущая боль в мышцах, и тот самый привкус, который, надеялся Белый, он больше не почувствует никогда…
– Что? – переспросил, исподлобья глядя на старика.
Тот стоял, поджав губы, будто делая одолжение, и Белый подумал, что находиться в одном помещении с этим человеком неуютно и… неестественно? Да, костлявый Оксанин отец вызывал безотчетное отторжение, какое, должно быть, и сам Белый вызывал у людей.
Что-то тут было не так.
Что-то, связанное с его сгорбленной позой и – запахом.
Отчаянно, до жути вдруг захотелось войти в Лес.
– Вы скоро закончите? – повторил старик, возвращая к реальности. – Или останетесь допоздна?
– Скоро закончу, – пообещал Белый. Вдохнув запах снова, поднялся на ноги и протянул Оксане вскрытую гигиеническую пачку. – Какой у вас день цикла?
– А? – она моргнула и зарозовела щеками. – Нет, это не у меня. Это Альбина… то есть, у нее началось как раз, когда…
Белый кивнул.
– Я понял. Позвольте взять это с собой, так будет проще… Минуту.
В кармане вибрировал смартфон. «Легавая» – высветилось на экране.
– Где вас, Резников, черти носят? – голос Астаховой звучал отрывисто. – У нас пострадавший.
– Где? – под ложечкой тоскливо заскреблось.
Не прошло и пары
– Сандармох, километров двадцать от Медгоры. Подъезжайте сразу к часовне. Знаете?
– Найду.
Оборвав связь, бегло попрощался, пообещав вернуться как можно скорее, продиктовал свой номер. И, только выйдя на улицу, осознал, что не так с Оксаниным отцом: Олег Николаевич ничем не пах, словно вовсе не имел собственного запаха.
7. Сандармох
Урочище встретило вкрадчивой тишиной. Сосны, облитые солнечной медью, молчаливыми часовыми высились над извилистой тропой: к бывшему расстрельному полигону не подъехать близко, только, оставив машину на пятачке, брести по бездорожью. Почти непролазная в слякоть, в сухую и ясную погоду дорога становилась сказочно красивой – с таких мест только картины писать. «Мишки в сосновом бору». Или она правильно называлась «Утро»? Белый не интересовался искусством, зато быстро учуял смерть: деревянные кресты и памятные надписи не давали забыть о случившейся здесь трагедии.
– Пацан юнармейцем был. За братскими могилами ухаживал, ходил в экспедиции со школьным поисковым отрядом. Ирония, паршивая ты сука, – с кривой улыбкой рассказывала Астахова, глядя не на Белого, а мимо него, в подлесок одинаковых столбцов с треугольными дощечками-крышами, в прозрачный мох над расстрельными ямами, где, кстати, нашли Никиту Савина, тринадцати лет, учащегося средней образовательной школы номер три, отличника и активиста. Вот только тела Белый не увидел.
Он так и спросил об этом Астахову.
– Тело-то? – опять усмехнулась она, ладонью растирая шею и щурясь на солнце. – Вы бы еще дольше ехали, Резников. Тут не только в реанимацию увезут, мертвец пешком уйдет.
Белый нахмурился, ругая себя за недогадливость.
«Пострадавший», – так сказала легавая. Значит, мальчик был еще жив.
– Его опросили? – осведомился Белый, но Астахова, к его разочарованию, мотнула головой:
– Не вышло. Состояние стабильно тяжелое, не факт, что выживет, но слава советской, то есть теперь уже российской медицине, врачи сделают все возможное.
Белый сплюнул, досадуя за опоздание.
Автомобиля ему не полагалось. Таксист заломил людоедскую цену, но, поторговавшись, согласился добросить до урочища за более разумную плату. Аванса и без того едва хватало, чтобы оплатить съемную квартиру, в которой он так до сих пор и не появился – вещей у Белого не было, а потому и не было смысла торопиться.
– Что насчет рябины?
– Рябина была, – не стала отпираться Астахова. – И не только. Звонили с отчетом, и представляете? Мальчику сразу же промыли желудок. В нем оказалось полно птичьих перьев.