Мефо

Русин Василий

Избиение прекратилось, вместо звенящего голоса из глотки музыканта вырвался сдавленный сип, и кровь залила кафтан. Его грубо подняли с земли те же, кто и бил. Двое держали за руки и припёрли к стене. Третий принялся бить его ещё сильней, удар за ударом. Что-то хрустнуло в груди, дышать становилось всё тяжелее, несколько раз музыкант

терял сознание.

Вновь прекратились удары. Музыкант с трудом открыл заплывшие глаза. Всё, что прежде было четким, теряло свои очертания. Голоса, казалось, звучали из другой вселенной. Над ним кто то склонился.

– Помогите, —хотел произнести он, но вместо голоса во рту что то заклокотало.

– Мой бедный Мей’лори, любовь моя, тебе, наверное, больно? – она говорила и всё время гладила музыканта по кровоточащему лицу. – Я очень люблю тебя, ну, не хрипи так, тебе осталось совсем немного.

Склонившись над поэтом, она поцеловала его.

– Ты же не откажешь мне в последнем подарке? – из складок плаща на ночной воздух явился тёмный камень странной огранки. Она положила его на бесформенную грудь поэта. —Постарайся не шевелиться, мой дорогой.

Хохот громом разорвал тишину, и боль острым жалом пронзила грудь музыканта. Он хотел закричать, но весь его голос, глубокий тембр, талант, утекали в тёмный камень. Будто каждая капля крови в один миг устремилась напоить дьявольский кристалл. Напоить его дыханьем музыканта, его талантом и даром. Боль нарастала, но крика не было. Вместо него из горла сквозь кашу костей и зубов звучал хрип. Всё слабей и слабей.

***

Мертвец улыбался, улыбался живому. Живой поправил широкополую шляпу и отвернулся. Миру вокруг холодно и мерзко улыбнулась искусно сработанная иллюзорная маска. В тени зазеркалья мертвец, чей образ становился все менее осязаем, с великой печалью проводил его взглядом.

Полуденное солнце, казалось, готово было испепелить невеликое судёнышко. Матросы слонялись по палубе,

выполняя тривиальные корабельные обязанности. Корабельный кот, толстый и казавшийся ужасно неповоротливым и ленивым, гулял по краю палубы. Матросы, завидев кота, почтительно уступали ему дорогу. Талисман команды важно двигался к своей цели, к одной из мачт, под тенью которой собралась странная компания. Не моряки. К таким людям кот не испытывал тепла.

С детства, ещё будучи слепым котёнком, он привык к качке и грохоту штормовых волн. Его мать, обнимая его, нашептывала ему легенды морей. Кот вырос. Его мама-кошка давно покоилась в бездне океанских пучин. Ночью, если ему было грустно, кот смотрел на зеркальную гладь и звал ту, кто подарила ему жизнь. И она приходила. Стояла на воде, вечно молодая и мудрая. И её голос, тихий, неторопливый, как и вся кошачья жизнь, сопровождал каждый шаг корабельного кота.

То, что люди, собравшиеся под тенью мачты, не только не были матросами, но и на корабле-то путешествовали впервые, кот уяснил сразу. Но вот что привлекло внимание талисмана: голос одного из них будто будил ветер, ерошил шерсть. Недобрый голос. Кот напряг лапы и впился в дощатый настил. Поворчав, кот поудобнее устроился и начал наблюдать.

Трое. Двое худы, один крепок, будто матрос. Один стар и слаб на вид, голос леденистый и колкий, но невластный над ветром. Крепыш по пояс обнажен, кожа украшена узором, будто когти прошлись.

А вот тот, кто говорит с бурей, высок и худ, в шляпе. Но голос! Ветер слушается его и боится пропустить хоть одно слово. Духи моря! Кот зашипел на него. Будто морская сирена в образе мужчины, так силён голос!

***

Человек в шляпе кинул в кота огрызком яблока. Попал прямо в широкую чёрную отвратительную морду. Кот заткнулся и заковылял прочь, волоча заднюю лапу.

Конец ознакомительного фрагмента.