Мэгги Кэссиди
Шрифт:
— Тогда не приходи.
— Так лучше — да уже полдвенадцатого будет, когда я только из душа выйду, — оправдываюсь я.
— В «Рексе» будет Кровгорд.
— Чарли? — удивился я; Чарли — мой старый приятель по футбольной команде, который с Мэгги и встретился-то случайно, когда я невзначай столкнулся с ним а танцах однажды вечером — Его неприкрытый интерес к Мэгги я не принимал всерьез, она вечно флиртовала — А он на самом деле обсуждал ее со мной всерьез.
— М. К., — звал ее он, по инициалам, — старушка М. К. рассвирепеет, если узнает, что ты тогда на тренировку не пришел, сынок, Билл — (он также звал меня Билл, сокращенно от Билл Демон) — мы, демоны, и они, демонетки, должны держаться все вместе, — какой-то базар из комиксов про Лупоглаза [42] , которые печатают в лоуэллской «Сан», местной газетке, — поэтому мы, демоны, должны остерегаться демонеток, М. К. Номер Два, — (он проявлял такой громадный интерес к моим делам, что называл Мо Коул М. К. Номер Два, инициалы совпадали — всё по радостным
42
Морячок Лупоглаз (Popeye the Sailor Man) — персонаж комиксов и мультфильмов, созданный художником Элзи Крислером Сигером в 1929 г.
— Да все нормально, Чарли — ты бери на себя М. К. Номер Два, а с тобой мы на Небесах поговорим.
Мы перешучивались об этом; однажды он пригласил меня к себе домой и показал тетрадку, всю заклеенную фотографиями звезд бейсбола 1920-х и 1930-х годов, с невероятно старинными звездами, чьи косточки уже давно погребены осыпавшимися кучками в архивах багрового солнца, заходящего в Девятом Иннинге Ни С Кем На Стрёме — Серьезно, с промозглым пацанячьим незнанием невероятного разора лет и той смерти, что несут они плоти и скулам всех людей, включая звезд бейсбола, присобачивал он в своей тетрадке 1939 года старые тусклые физиономии цинциннатских левосторонних игроков эры Депрессии, которые только что вышли из низшей лиги (ДЖОННИ ДИРИНГ [43] еще жокеем даже не стал), имена старых спортсменов, Дасти Кук, Уайти Мур — Кики Кайлер — Джонни Куни — Хайни Мануш [44] — навсегда утрачена неподвижная фигурка справа по центру с загорелым напряженным лицом, на крепких ногах, ждет хлопка биты, а пронзительный сливочный свисточек раздирает притихшую атмосферу стадиона, бездонный перестук мяча, что тупо хлопнулся в перчатку кэтчера, и сразу же за ним — …в-и-и-и-гре-е-е! рефери. И тот парень, что гоготал весь день с места на третьей базе, снова говорит «Го-го!» странным несчастным голоском сквозь сложенные рупором ладони — отбивающему с битой, занесенной за спиной, напрягшемуся, а сверху зудит аэроплан — всё это я вижу и слышу, всё печальное, бело-мучнистое, пастельное в этой книге книг на ковре в его гостиной в Предгорьях. Потом мы неслись домой к Тимми Клэнси запускать пластинки Бенни Гудмена [45] Арти Шоу, а Клэнси был кэтчером в весенней команде Лоуэллской средней школы, а со временем — президентом Соединенных Штатов, если учесть, какую пропаганду разводил он по всей школе, по всему городу, однажды его даже выбрали мэром Лоуэлла на День детского самоуправления, и его здоровенный портрет официально красовался на столе, его имя я с почтением читал в сводках бейсбольных выигрышей Лоуэллской средней годом раньше — и все это было вопящей трепотней под пластинки в те дни, и новыми свежими возбуждениями жизни неизбежной Весенней Поры Средней Школы в Америке. Мне нравился Кровгорд, и весной мы собирались вместе играть на внешнем поле в той лоуэллской команде, с ним, чье имя много лет (Кровгорд) озадачило меня таинственным образом, когда я увидел его в таблицах очков спаренной лиги лоуэллских средней школы и технического училища — я восхищался им, а он должен был мне показать, как закручивать мяч, когда первые зеленые матрасные пружинки торфа покажутся среди бурых чахлых стружек травы лоуэллского Предгорья (на внешнем поле слева, где еще видна старая футбольная разметка) — Мне нравилось, как он говорит: «О, этот парень на целую милю им вжарит, семнадцать тройных в прошлом году, Билл! И погоди только — увидишь, как в этом году Тэффи Трумэн подает, он и раньше великий был, но сейчас его год!» Всё раскрывалось, Тэффи Трумэн был таким стильным левшой с дыркой в передних зубах и невероятно учтивым задрапированным туловищем, так и должен выглядеть настоящий питчер, как Левша Гроув в мешковатом костюме — и он действительно был хорош, его хотел заполучить Бостон в Национальной Лиге — Интерес Кровгорда к Мэгги был выше моего понимания, я считал его несерьезным, поскольку я их не замечал и верил, что она любит только меня. Так, значит, она с ним будет встречаться в субботу, пока я буду бегать на соревнованиях.
43
Джон Томас Диринг (1879—1943) — американский бейсболист, питчер «Детройтских тигров» и «Нью-йоркских горцев».
44
Игроки Американской главной лиги бейсбола: аутфилдер Аллен Линдзи Кук (1907—1987), питчер Ллойд Алберт Мур (1912—1987), правый полевой игрок Хэзен Шёрли Кайлер (1898—1950), питчер, аутфилдер и игрок первой базы Джон Уолтер Купи (1901—1986) и левый полевой игрок Генри Эмметт Мануш (1901—1971).
45
Бенджамин Дэвид Гудмен (1909—1986) — американский джазовый композитор и руководитель оркестра, прозванный «королем свинга».
— Я провожу М. К. Номер Один домой и хорошенько о ней позабочусь, — подмигивал мне Чарли — нос у него был с легкой горбинкой, смешной остренький подбородок, а также щель в передних зубах и чарующая свобода в движениях, отчего
— Ладно, Билл, я провожу М. К. Номер Один домой и прослежу, чтобы никто не ехал за ней на машине и не пытался снять.
И тут он отворачивался, фыркая себе под нос, будто на самом деле очевидно только что отколол остроту и поддразнивал меня, или же так он разговаривал постоянно, но с эдакой насмешливой серьезностью, что я поверил ему и доверился ему и взглянул на него, как агнец кроткий — ненависть старше любви. Я не возражал против того, чтобы изображать агнца, поскольку мама рассказывала мне столько историй о моем младшем братике, умершем в девять лет, который был таким ягненком, Жерар, что спасал мышек из мышеловок и выхаживал их в больницах из картонных коробочек, которые также служили храмами святого поклонения, к коим его маленькое лицо с мягко ниспадавшими на меланхоличные глаза меланхоличными волосами обращалось, надеясь на невозможное — плакали все, когда он умер, в муках, изнутри. О Россия! В Америке святые тоже есть!
— Тогда иди домой, — говорит Мэгги, — мне все равно, если мы с тобой до воскресенья не увидимся.
— В воскресенье я приду пораньше —
— Ах! — горько отмахивается, а затем внезапно становится необъяснимо нежна и печальна. — Ах, Джек — иногда я так устаю…
— От?
— Ах да ладно. — Взгляд в сторону, с болезненной гримаской в уголке ее вялой понурой улыбки тяжкой женской доли… слишком тяжела ноша… бремя ее усталых поникших головой пониманий всего, что происходит — женщина смотрит на реку с выражением, не передаваемым словами. Рябь ее таинственных настроений, философских, богатых, едва звериных, это как пытать черепа и груди кошкам, как топить недоумков, а именно этого мы нынче ожидаем от нашей молодой поросли, рука безвольная в сомнении на бедре уравновешивается кивком — лишь слегка темнеют ресницы, опущенные в неверии и нет, вялая некрасивая ухмылка самодовольной женственной недоумочной плоти, кривая усмешка карикатурной жестокости, как бы мне хотелось вырвать этот ее рот и убить ее, неожиданное нутряное взбухание нежности глубочайшей, болящей, темной, что молочно морщит лоб, взметает луны колдовскими пальцами со дна колодца, который есть чрево, природа, черный дерн, время, смерть, рождение. — Ах иди домой — Джек — дай мне поспать. Сегодня я буду спать.
— Нет, Мэгги, я не хочу уходить, когда тебе вот так —
— Нет хочешь — мне никак особенно.
— Нет как —
— Как-то особенно? Просто потому, что я просто устала и меня тошнит — от всего этого — и того — чего я ожидаю — чего ты ожидаешь — мне просто хочется все бросить и пойти домой —
— Ты и так дома. Вот твоя дверь.
Поглядев на нее, густо нахмурившись и фыркнув:
— Еще бы. Дома. Ладно. Спать.
— Ты разве не дома?
— Пусть приснится как-нибудь в другой раз, что с того, что это мой дом, что ж мне — прыгать от радости, что ли —
— Я не…
— Ты никогда ничего не. Ох Джек — (боль в ее вскрике) — иди домой — останься — сделай что-нибудь — я не могу больше болтаться так день за днем не зная что мне с собой делать выходить мне замуж или нет или просто — а-ай — ничего — Ох да ради-ж-бога, ты уйдешь когда-нибудь или нет? (Пока я хватаю ее, чтобы поцеловать) — Оставь меня в покое!
Отталкивает мою руку.
Я поворачиваюсь и ухожу в ночь.
Отхожу на четыре дома, шею мне жжет, горло сдавливает, в недвижном зимне-звездном одиночестве она произносит отчетливо: «Ха ха», — и я слышу, как она заходит в дом, щелкает дверь, это «Ха ха», не высмеянное, но произнесенное, означает не только, что у нее со мной еще не все кончено, но и что просто получилось сегодня от меня отделаться.
Я не могу смотреть в лицо собственным умозаключениям.
И тащусь в изумлении, ненависти, ошеломленный, осознавая, что это все ерунда; иду мимо кладбища, настолько поражаясь всем ведовским пыткам этого, того, Мэгги, что не замечаю призраков, надгробий, всё это сейчас просто фон для моих тревожных, сгорбленных над костяшками подозрений.
Снова бреду я три мили домой, в полузимней полуночи, на этот раз — не быстро, не радостно, но подавленно, и некуда идти, и за спиной — ничего — в конце улицы ночь лишь уходит от меня все дальше —
Однако наутро я просыпаюсь примиренным с тем фактом, что не только она как-то извинится, но и я сам должен посмеяться и стряхнуть все это, стряхнуть ее, и она взберется снова.
Мама видит частокол моих мыслей и советует мне —
— Хватит над такой чепухней ломать себе голову — сосредоточься на соревнованиях, на школе, Гаса Пуло и всю свою банду выкинь из головы, они только и делают, что вокруг ошиваются, а у тебя дел много, с ними потом встретишься, и Мэгги Кэссиди эту из головы выкинь — встретишься с ней весной или летом — не торопи события, не суетись со всем сразу и всеми сразу — Послушай же хорошего совета своей старушки, а? — И она подмигивает мне, и треплет меня по макушке, и ободряет меня. — Уж я-то пока с ума не сошла. — Остановилась посреди кухни, моя мама, с какой-то ленточкой в угольно-черных волосах, румяные щеки при большущих голубых глазах, руки сложила вместе на спинке стула, пускай хоть так отдохнут, просто свободно положила и то лишь на секундочку, смотрит на меня серьезно, чопорно, суровое понимание первоосновных вещей прижато к губам, а в глазах чертенята: — Мама тебе всегда показывала, как всё правильно делать, и все будет хорошо, я тебе на субботу угадай что приготовила?