Мегрэ и привидение

Сименон Жорж

— Что скажете, Шинкье?

— Обход улицы затянулся, господин комиссар. Наши ребята до сих пор ходят по квартирам. Хорошо еще, что на авеню Жюно на каждой стороне не больше сорока домов. И то хватит — как-никак надо опросить две сотни людей!

— Меня в особенности интересуют дома напротив места происшествия.

— С вашего позволения, господин комиссар, я еще вернусь к этому. Я понимаю, о чем вы говорите. Начал я с жильцов дома, из которого вышел бедняга Лоньон. На первом этаже живет одна семья, пожилые супруги Гэбр.

Месяц

тому назад они уехали в Мексику к замужней дочери.

Он достал из кармана записную книжку, испещренную пометками, фамилиями и нехитрыми чертежиками.

«И с этим надо поделикатней, а то еще обидится, чего доброго», — подумал Мегрэ.

— На остальных этажах по две квартиры. На втором живут супруги Ланье, рантье, и вдова Фэзан, она работает в швейной мастерской. Услышав выстрелы, все они сразу бросились к окнам, увидели отъезжавшую машину, но номер, к сожалению, не разглядели.

Мегрэ сидел, полузакрыв глаза, и, попыхивая трубкой, рассеянно слушал.

Обстоятельный доклад ретивого инспектора почти не доходил до его сознания.

Казалось лишь, что в комнате жужжит большая муха.

Но как только тот заговорил о некоем Маклэ, который жил на третьем этаже соседнего дома. он сразу навострил уши. По словам Шинкье, это был старый ворчун, одинокий и нелюдимый. Отгородившись от всего света, он довольствовался ироническим созерцанием окружающего из своего окна.

— В квартире у него мерзость запустения. Он ревматик и еле ходит, опираясь на две палки. Женщин на порог не пускает — прибрать некому. По утрам консьержка приносит ему кое-что из продуктов и ставит у дверей. Он их сам заказывает накануне — записку оставляет на коврике перед дверью.

Радио у него нет, газет он не читает. Консьержка уверяет, что он богат, хотя и живет почти как нищий. У него есть замужняя дочь, которая не раз пыталась упрятать его в лечебницу.

— Он и в самом деле сумасшедший?

— Судите сами. Уж как я его упрашивал дверь открыть — молчит! Пришлось под конец пригрозить: сказал, что приведу слесаря, велю взломать дверь. Ну тут он открыл, долго пялился на меня, осмотрел с головы до ног, а потом вздохнул и говорит: «Слишком уж вы молоды для своей профессии». Я ответил, что мне уже тридцать пять, а он знай твердит: «Мальчишка!.. Мальчишка!.. Что вы понимаете? Много ли узнаешь к тридцати пяти годам?»

— Рассказал он что-нибудь путное?

— Все больше о голландце из дома напротив. Мы с вами сегодня смотрели на этот дом с балкона. Небольшой особняк. Весь третий этаж застеклен, как ателье художника.

Некий Норрис Йонкер построил этот дом для себя пятнадцать лет тому назад и живет там по сей день. Сейчас ему шестьдесят четыре года. У него красавица жена, намного моложе его.

Потом старик вдруг разболтался, — продолжал Шинкье. — Боюсь, я не смогу пересказать вам все, что он наговорил. Мысли у него скачут, и философствует он без конца.

А к голландцу этому я после заходил. Лучше я сам о нем и расскажу.

Человек

он обходительный, интеллигентный и представительный такой. Отпрыск известной семьи голландских банкиров. Его отец был директором банка «Йонкер, Хааг и К°». Сам же он банковскими делами никогда не интересовался и много лет скитался по белу свету. По его словам, под конец он понял, что Париж единственное место, где можно жить, и построил этот особняк на авеню Жюно.

Дело после смерти отца ведет его брат Ганс, а он, Норрис Йонкер, довольствуется дивидендами и обращает их в картины.

— В картины? — переспросил Мегрэ.

— Говорят, у него одно из богатейших собраний в Париже.

— Стоп! Вы позвонили. Кто вам открыл?

— Камердинер. Еще нестарый. Белесый и розовый, как поросенок.

— Вы сказали, что вы из полиции?

— Да. Он как будто и не удивился, провел меня в вестибюль и предложил сесть. По стенам картины. Я, правда, ничего не смыслю в живописи, но подписи знаменитых художников все же разобрал. Там и Гоген, и Сезанн, и Ренуар. На картинах все больше голые женщины.

— Долго вы ждали?

— Минут десять. Двустворчатая дверь из вестибюля в гостиную была приоткрыта, и я увидел там молодую брюнетку. Еще подумал, почему это она в пеньюаре, ведь уже три часа дня. Может быть, я ошибаюсь, но, по-моему, она пришла специально, чтобы посмотреть на меня. Через несколько минут камердинер провел меня через гостиную в кабинет, снизу доверху забитый книгами.

Навстречу мне поднялся мосье Йонкер. На нем были фланелевые брюки, шелковая рубашка с отложным воротником и черная бархатная куртка. Седой как лунь, но цвет лица прекрасный, почти такой же, как и у камердинера.

На письменном столе поднос с графином и рюмками.

«Присаживайтесь. Слушаю вас», — сказал он без малейшего акцента.

Чувствовалось, что роскошная обстановка, бесценные картины и учтивость представительного хозяина произвели сильное впечатление на участкового инспектора Шинкье.

— По правде говоря, я не знал, с чего начать.

Спросил его про выстрелы, он ответил, что ничего не слышал, потому что окна его спальни выходят в сад, а стены толстые, за ними с улицы ничего не слышно. «Не выношу шума», — говорит и налил мне рюмку ликера. Такого я еще не пробовал. Очень крепкий, с привкусом апельсина.

«Но вы, наверное, знаете, что произошло вчера ночью на улице перед вашим домом?» — спрашиваю. «Карл мне рассказал, когда принес завтрак около десяти утра. Это мой камердинер, сын одного нашего арендатора. Он сказал, что на улице собралась толпа — ночью гангстеры напали на полицейского».

— Как он держался? — прервал Мегрэ, уминая табак в трубке.

— Спокойно, улыбался все. Редко кто так ведет себя с незваными гостями.

«Если вы хотите спросить Карла, — говорит, — я охотно пришлю его к вам, но в его комнате окна тоже выходят в сад, и он говорил мне, что ровно ничего не слышал».