Мегрэ в тревоге
Шрифт:
— А разве он не более подходит для опознания больного с помраченным сознанием на улице, чем наши бродящие по городу бравые полицейские или чем ты и я?
Мегрэ смолчал.
Было уже за полночь.
— Ты уверен, что тебе обязательно следует возвращаться в гостиницу?
— Там мои вещи.
— Завтра увидимся?
— Непременно.
Я буду во Дворце правосудия. Ты знаешь, где он?
— На улице Рабле.
— Чуть выше дома Верну. Сначала увидишь решетки тюрьмы, затем неказистое с виду здание. Во Дворце правосудия пройди подальше, в глубину коридора.
— Спокойной ночи, старина.
— Неважно я тебя принял.
— Ну что ты, право!
— Тебе следует понять мое нынешнее настроение. Это дело способно восстановить против меня весь город.
Черт побери!
— Издеваешься?
— Клянусь, нет.
И это было правдой. Мегрэ был скорее опечален, как случается всякий раз, когда видишь, как что-то из прошлого безвозвратно улетучивается неведомо куда. В коридоре, надевая мокрое пальто, он еще раз вдохнул в себя воздух этого дома, который всегда представлялся ему таким смачным, а сейчас почему-то показался пресным.
У Шабо уже выпали почти все волосы, в результате обнажился череп, заостренный, как у некоторых птиц.
— Я провожу тебя…
Было видно, что ему не хотелось этого делать и произнес он эти слова из чистой вежливости.
— Ни за что на свете!
Мегрэ напоследок выдал немудреную шутку — надо было что-то сказать, дабы завершить разговор на веселой ноте:
— Плавать я умею!
После чего, подняв воротник, ринулся в шквал стихии. Жюльен Шабо некоторое время постоял на пороге дома, выделяясь в желтом прямоугольнике светах затем дверь захлопнулась, и у Мегрэ возникло ощущение, что на улицах города не осталось никого, кроме него самого.
Глава 3
Учитель, который не спал
Утром, при дневном свете, улицы выглядели еще более угнетающе, чем ночью, ибо дождь все кругом перепачкал, оставив после себя темные подтеки на фасадах домов, обезобразив цвета, в которые их раньше принарядили. Тяжеленные капли все еще срывались с карнизов и электрических проводов, как порой и с небес, по-прежнему сурово хмурившихся, наливавшихся, казалось, новой силой, дабы опять окатить землю водяными потоками.
Мегрэ, рано поднявшись, так и не отважился спуститься вниз на завтрак. Угрюмый, без всякого аппетита, он жаждал сейчас проглотить две-три чашечки черного кофе.
Коньяк, выпитый вчера у Шабо, так и не смог пересилить ощущавшееся до сих пор послевкусье от слишком сладкого вина, которым их потчевали в Бордо.
Он нажал небольших размеров резиновую грушу, висевшую над кроватью. Горничная, явившаяся по его вызову, взглянула на него с таким любопытством, что комиссар поспешил удостовериться, все ли у него в порядке с одеждой.
— Вы и впрямь не хотите отведать тепленьких круассанов? Такому мужчине, как вы, надо утром плотно кушать.
— Только кофе, крошка. И кофейник побольше.
Она заметила костюм, который комиссар накануне положил на радиатор, чтобы высушить, и подхватила его.
— Что такое?
— Я поглажу его.
— Нет, спасибо, не надо.
Она
Судя по внешности — и он был готов поспорить на что угодно, — женщина принадлежала к категории людей скорее несговорчивых.
Пока Мегрэ занимался утренним туалетом, она дважды побеспокоила его: в первый раз зашла убедиться, на месте ли мыло, а во второй — принесла еще один кофейник, о чем он ее не просил. Потом вернула костюм, сухой и выглаженный. Горничная была худа, с плоской грудью, на вид нездорова, но, должно быть, вынослива и упряма.
Комиссар подумал, что она узнала его фамилию внизу, увидев ее на регистрационной карточке, и обожает обсуждать всякого рода происшествия.
Было половина десятого. Он тянул время из чувства протеста, хотя и не знал точно — против чего, смутно отождествляя это с происками судьбы.
Когда он спускался в вестибюль по красной ковровой дорожке лестницы, навстречу попался какой-то чернорабочий, уважительно поприветствовавший его:
— Добрый день, месье Мегрэ.
Он понял причину такого внимания к своей особе, когда увидел в холле на круглом столике с одной ножкой свежий номер «Уэст-Эклер» со своей фотографией на первой странице. Это был снимок, сделанный в тот момент, когда он наклонялся к телу Гобийяра. Двойной заголовок на три колонки гласил:
«КОМИССАР МЕГРЭ ЗАНЯЛСЯ РАССЛЕДОВАНИЕМ
ПРЕСТУПЛЕНИЙ В ФАОНТЭНЕ».
«ТОРГОВЕЦ КРОЛИЧЬИМИ ШКУРКАМИ — ТРЕТЬЯ
ЖЕРТВА».
Он не успел даже пробежать статью, как к нему подскочил директор гостиницы с той же прытью, что и горничная.
— Надеюсь, вы хорошо выспались и семнадцатый вам не очень досаждал?
— Что за «семнадцатый»?
— Заезжий коммерсант, вчера вечером перебрал и начал тут буянить. Кончилось тем, что мы сменили ему номер, — лишь бы вас не разбудил.
Мегрэ ничего ночью не слышал.
— Кстати, сегодня утром приходил Ломель, корреспондент «Уэст-Эклер», хотел увидеться с вами. Когда я ему сказал, что вы еще почиваете, он заверил, что у него нет ничего срочного и он встретится с вами позже, во Дворце правосудия. Получено также письмо на ваше имя.
Дешевенький конвертик из тех, что продают в бакалейных лавках пачками по шесть штук — все разных цветов. Этот был зеленоватого. Открывая его, Мегрэ заметил, что с полдюжины незнакомых ему людей стояли снаружи гостиницы, прижавшись лицами к стеклянной двери и между кадками с пальмами.
«Не поддавайтесь людям из верхушки».
Среди ожидавших его на тротуаре были и две женщины в одежде продавщиц с рынка, все они раздвинулись, чтобы дать ему пройти, и было нечто дружеское, какая-то атмосфера, продиктованная не праздным любопытством и тем, что он был человеком знаменитым, а в силу того, что они возлагали на него свои надежды. Одна из женщин, не осмеливаясь подойти к нему, проронила:
— Ну уж вы-то его отыщете, месье Мегрэ!
А какой-то парень, судя по внешнему виду служащий, доставлявший товары покупателям, шел в том же темпе, что и он, по противоположной стороне улицы, стараясь получше разглядеть комиссара.