Мегрэ
Шрифт:
Затем улица постепенно опустела. После шума, всегда оглушительного около семи часов, наступила неожиданная тишина, предвестница совершенно иного — вечернего — оживления.
Самым трудным часом оказался девятый. В баре не осталось ни души. Официант, в свой черед, сел подкрепиться. Блондинку-кассиршу сменила женщина лет сорока, принявшаяся сортировать и выкладывать столбиками содержимое ящичков кассы. Луи поднялся к себе в спальню и вернулся уже при галстуке и в пиджаке.
Первым в самом начале десятого появился Жозеф Одна,
— Порядок?
— Порядок. Нет никаких причин считать иначе, верно?
Однако Луи утратил дневную развязность. Он устал и уже не взирал на Мегрэ с прежней самоуверенностью. Да и самого Мегрэ слегка сморило. Пить ему пришлось что попало — пиво, кофе, кальвадос, виттель [5] . На столике уже громоздились не то семь, не то восемь блюдечек [6] , а ведь пить предстояло еще и еще.
— Гляди-ка! Вот и Эжен с приятелем.
5
Сорт минеральной воды.
6
Во Франции каждую порцию выпивки подают на отдельном блюдце, что упрощает подсчет при расплате.
У тротуара вновь остановилась голубая машина, и в бар вошли двое мужчин. Первым был Эжен, в том же костюме, что днем; вторым — парень помоложе, чуточку рябой и всем улыбавшийся.
— А где Оскар?
— Придет.
Эжен мигнул, указывая на Мегрэ, сдвинул два столика и сам достал сперва красное сукно, потом жетоны из ящичка.
— Начнем?
В общем, комедию ломали все, но главные роли исполняли хозяин и Эжен. Особенно второй — он и явился-то в полной боевой готовности. Зубы у него были ослепительные, веселость непритворная, и женщины, без сомнения, сходили по нему с ума.
— По крайней мере, сегодня вечером будет светло! — выпалил он.
— Почему? — поинтересовался Одна, до которого с этой минуты все стало доходить гораздо медленнее, чем до остальных.
— Потому что у нас здоровенная сальная свеча!
Под сальной свечой подразумевался Мегрэ, дымивший трубкой менее чем в метре от игроков.
Луи ритуальным жестом взял грифельную доску и мелок: ему доводилось записывать очки. Он разграфил столбцы, надписал инициалы игроков.
— Что будете пить? — осведомился официант.
Эжен прищурился, посмотрел на стопку кальвадоса, стоявшую перед Мегрэ, и ответил:
— То же, что этот господин.
— Виттель с земляничным сиропом, — поправил его Одна, чувствовавший себя не в своей тарелке.
Четвертый, судя по выговору, был марселец, совсем недавно перебравшийся в Париж. Он старался во всем копировать Эжена, к которому, видимо, питал безграничное почтение.
— Скажи,
На этот раз не понял Луи.
— А мне откуда знать? Почему ты об этом спрашиваешь?
— Потому что думаю об ищейках.
Словечко снова было адресовано Мегрэ. Тем временем карты сдали, и каждый держал свои веером в левой руке; поэтому Эжен не стал входить в объяснения:
— Сейчас пойду навещу месье.
Перевести это следовало так: «Пойду предупрежу Кажо».
Одна вскинул голову.
— Что он говорит?
Луи нахмурился: он явно счел, что они зашли слишком далеко.
— Эжен шутит. Видит, что вокруг все свои, вот и потешается.
— Бубны козыри… Три картинки… Годится?
— Четвертая.
Чувствовалось, что Эжен слишком возбужден и думает не об игре, а готовит какую-то новую выходку.
— Парижане, — внезапно возвысил он голос, — проводят отпуск за городом, например, на Луаре. Забавно, что люди с Луары проводят свой в Париже.
Наконец-то! Эжен не устоял-таки перед желанием дать Мегрэ понять, что он полностью в курсе. А комиссар покуривал трубку и, перед тем как в очередной раз отхлебнуть кальвадоса, долго грел стопку в руке.
— Следи лучше за игрой, — обрезал его Луи, с тревогой поглядывавший на Мегрэ.
— Козырь… Двадцать. И все: белот.
Вошел субъект, похожий на мелкого лавочника с Монмартра, молча сел между Эженом и его приятелем-марсельцем, правда, чуть поодаль от них и, по-прежнему не говоря ни слова, пожал всем руки.
— Порядок? — осведомился Луи.
Новоприбывший раскрыл рот, откуда вырвался тоненький звук. Незнакомец оказался безголосым.
— Порядок.
— Усек? — прокричал Эжен ему в ухо. Это доказывало, что человек к тому же и глух.
Пришлось чуть ли не отдавить ему под столом ногу.
Наконец взгляд его упал на Мегрэ и на минуту задержался на нем. Бедняга изобразил подобие улыбки.
— Понятно.
— Козыри трефы. Я пас.
— Я тоже.
Улица Фонтен вновь ожила. Загорелись цветные вывески, швейцары заняли свои места на тротуарах. Швейцар из «Флории» зашел купить сигарет, но на него не обратили внимания.
— Черви козыри…
Мегрэ вспотел, тело у него ныло, но он не подавал виду, и выражение его лица оставалось таким же, как в половине второго, когда он занял свой пост.
— Скажи-ка, — неожиданно бросил Эжен своему глуховатому соседу, в котором Мегрэ в конце концов узнал владельца публичного дома на Прованской улице, — как ты назовешь слесаря, который больше не изготовляет замков.
Комизм ситуации заключался в том, что Эжену приходилось орать, тогда как собеседник отвечал ему детским голоском.
— Какой слесарь? Ничего не понимаю.
— Я, например, считаю такого пустым местом.
Эжен сделал ход, прибрал взятку, снова сыграл.
— А легавого, который перестал быть легавым?