Механизм Времени
Шрифт:
Якобы поддавшись, Пин-эр позволила вахтенному навалиться на себя – и, упершись ему коленом в живот, внезапным броском отправила за борт. Ей везло: на палубе, кроме них, больше никого не было. Утром, недосчитавшись матроса, капитан пожал плечами. Похоже, на счету «Красного лотоса» хватало утопленников, спьяну бултыхнувшихся в воду.
Весь день, стоя на корме, она вглядывалась в морской простор. Не оставалось сомнений: мститель с ларцом-конурой отправился в погоню. На каком судне он плывет? Доберется ли до Китая?
Он отстанет, убеждала
Мститель находился где-то рядом.
Девушка изнемогла. Дважды ей повезло спастись от одержимых, ускользнув в лабиринтах города. Надвигался рассвет, и ину-гами спешил вернуться в ларец. Один раз она сумела обойтись без убийства. Один раз – не сумела. Ехать в Пекин? – безумие... Предположим, ей повезет живой добраться до столицы – как Пин-эр явится к отцу, зная, что по ее следу несется неумолимый призрак? Если ину-гами вселится в отца... в брата... кого-то из гвардейцев...
...она бежала, оставаясь на месте.
3
– Шнуры! Шнуры из пеньки!
– Циновки!
– Белый воск! Кому белый воск?
– Держи вора!
– Сита! Корзины! Ручные меленки!
Пин-эр, спотыкаясь, шла по рынку. Ей нечего было продавать; ей незачем – и не на что! – было покупать. Ела ли она? – кажется, да. Когда? – кажется, сегодня. Что? – какая разница... Жизнь – сплошное мучение. Наверное, когда стемнеет, она сама пойдет навстречу вою.
И не станет сопротивляться, кто бы ни напал.
– Фонари! Светят, сердце радуют!
– Кому гребни!
– Играю на флейте! Скрашу любовное уединение!..
Японца она увидела, когда тот выходил из чайной лавки. Опираясь на костыль, самурай нес холщовый мешок с чем-то тяжелым. В уши ударил вой. Нет, почудилось – лишь рыночный гам да брех обычных собак. И все же...
Так добыча узнает хищника – по запаху, по тени в листве.
Вздрагивая, словно юта, Пин-эр не могла оторвать взгляда от мешка. Ларец там. Причина всех бед – на дне. Никаких сомнений. В сердце, подсказывая, ворочался огненный комок. Девушка не сразу узнала японца, поглощена созерцанием мешка. Хотелось напасть, вырвать, сжечь проклятую конуру. Да, самурай, я сделала тебя хромым! Я унизила тебя! Я совершила кучу глупостей!
Но это же не повод...
Повод, сказал кто-то низким голосом шаманки. Такой же веский, как и повод ринуться вдогон рюкюсцу, который всего-навсего выбил шест у твоего отца. Один поступок стоит другого. Одна месть – другой.
Это справедливо.
К счастью, в отличие от ину-гами японец не обладал песьим нюхом. И не заметил слежки. Прячась, Пин-эр тенью проводила его на окраину города, к реке, где самурай снял для жилья крошечный домик. Надвигался вечер, следовало торопиться. Она не знала, что делать. Лихорадочно перебирала один вариант за другим. Мысли путались: девушкой овладевало безумие.
Не
– Зачем!.. За что!.. Я больше не могу...
Исэ Нобутака сидел на бамбуковой циновке, неловко вытянув больную ногу. В доме было грязно. Пахло зверем, потным телом, кислой едой. Похоже, самурай давно не мылся. Он исхудал, осунулся. Щеки заросли неопрятной, клочковатой бородой. Объявись он сейчас на Утине, зайди в представительство клана Сацума, где еще недавно делал блестящую карьеру, – никто не признал бы прежнего, гордого, щеголеватого Исэ во вшивом оборванце.
Увидев Пин-эр, он задрожал всем телом.
– Ты!.. Ты явилась...
Они смотрели друг на друга, словно в зеркало. Месть пожирала обоих. Ину-гами, посадив двух людей на единую цепь, тащил и мстителя, и жертву к краю пропасти. Оказывается, настигать – ничуть не легче, чем удирать. Битвы с одержимыми изнурили Пин-эр, превратив в жалкое подобие человека. Близость к адской шкатулке ничуть не меньше измучила самурая.
Пес-призрак умирал от голода. Он хотел есть. Он ел, как умел, пускай его и не кормили – подбирая крохи, обворовывая хозяина.
– Я...
– ...ты!..
Похожи на бродяг, подонков, изгнанников, мужа и жену, связанных общим преступлением, Пин-эр и Исэ не должны были встречаться до кончины одного из них. Но судьба распорядилась иначе.
– Я умоляю... простите меня!..
Девушка ползла к самураю на коленях. Протягивала руки, бессвязно лепеча извинения. Чего хотела? На что надеялась? – Будда милосерден, он и грешнику в ад кинет спасительную паутинку...
Она едва успела увернуться. Исэ запустил в нее костылем, промахнулся – костыль лишь краем зацепил плечо – и ухватил заветный мешок за горловину. Взмах, и импровизированная дубина чуть не размозжила Пин-эр голову. Рассудок подсказывал, что это – лучшее решение. Быстрая смерть – предел желаний.
Но тело хотело жить.
Мешок с силой ударился о сосновые доски пола. Раздался глухой звук, словно в недрах мешка таился большой камень. И следом за ним – слабый щелчок. Казалось, открылась металлическая защелка. Если в мешке и скрывался ларец, его было не так-то просто разбить вдребезги.
Взвизгнув, как испуганный щенок, Исэ разжал пальцы. Прижавшись спиной к стене, кусая губы, самурай видел, как из мешка ползет сизый туман. Он мало-помалу оформлялся в ину-гами. Пес мотал головой, переводя взгляд с хозяина на добычу.
Ну и ладно, подумала Пин-эр. Ну и пусть. Сколько можно бегать? Ей ничего не было жаль. Ничего и никого, даже себя. Как же ты выпускал пса на охоту, самурай? – если ты боишься его больше, чем ненавидишь меня...
Приблизясь к японцу, ину-гами стал тереться об него. Так делает кошка, выпрашивая ласку. С каждым движением часть пса исчезала в теле самурая. Исэ не шевелился. Глаза его сверкали самоубийственным восторгом. Он хотел этого. Мысленно он приказывал собаке поторопиться – давай! Ну же!..