Механизм Времени
Шрифт:
«Извини, папаша. На этот раз пришлось войти с черного хода».
Огюст Шевалье на миг прикрыл глаза, вдохнул сырую пыль, замер. Тихо, покойно, словно ничего не случилось. Сейчас он нацедит винца, поднимется по скрипучей лестнице наверх, где шумит славная компания. Все живы, никто не убит, не заколот штыками, не расстрелян...
Отвечая его мыслям, каменные стены еле заметно дрогнули. Пушки! Огюст закусил губу, с горечью усмехнулся. Хоть в бочку, дружок, залезь, хоть нырни в память с головой.
Не спрячешься!
Восстание рухнуло на Париж внезапно, как летняя гроза – без подготовки
Теперь, в июне 1832-го, все обещало повториться. Случайная стычка на похоронах генерала Ламарка переросла в драку с полицией. Кто-то – ищи-свищи, кто! – достал пистолет...
Оружия и патронов в обрез. Нет плана города. Не успели предупредить друзей из Национальной гвардии. Выступать в таких условиях – безумие. Но Директория отдала приказ. Бои уже шли, строились первые баррикады, булыжник окрасила кровь. Времени на раздумья не было.
Его вообще не было.
«Нет времени» – написал в предсмертной записке Эварист Галуа. И поставил дату: «1832». Эта фраза ржавым гвоздем засела в мозгу Шевалье. И терзала каждую минуту – от утренней стрельбы до пламени ночных пожаров. Ты прав, друг-математик. Нет времени – ни на что.
Даже умирать приходится второпях.
Баррикада Сен-Дени держалась сутки. Чертова дюжина уцелевших сумела уйти, ускользнуть проходными «сквозняками». Остальным повезло меньше. Квартал окружен, «линейцы» с Национальной гвардией ловят и добивают беглецов. Над Парижем, замершим в ужасе, грохочет пушечный гром. Позади – смерть, впереди – улица Обри-ле-Буше, последний оплот.
– Пусто! Никого нет.
Паренек в длинной рабочей блузе отошел от окошка, вытер лицо рукавом. Огюст кивнул – и сам прилип лбом к грязному стеклу. Родной пейзаж. Кривая улочка, старые дома-трехэтажки, ставни наглухо закрыты. Валяется перевернутая тележка. А вот и Наполеон – бросили бедолагу-императора прямо на булыжник, да еще сверху прошлись. Такое бывало лишь после праздника-карнавала, когда утомленные гуляки расползались по домам.
Стекло задребезжало – неподалеку ударил залп.
Где-то еще сражались.
– Внимание! Зарядить оружие. У кого остался порох, поделитесь с товарищами...
Шевалье облизал сухие губы. Нет времени – даже на то, чтобы откупорить ближайшую бутылку. Извини, папаша Бюжо. Как удержаться, если глоток может стать последним? Вот эту, с краю, с самодельной этикеткой, желтой от времени и седой от пыли.
Отбить горлышко, пустить по кругу...
– Нет пороха, гражданин Шевалье!
– Совсем нет?
– Ага...
Последний штурм баррикада отбивала штыками, прикладами, досками, тележными колесами – всем, что попало под руку. Из шести десятков на прорыв ушла половина. Спаслись те, кто вовремя нырнул в открытую калитку, остальных снесла картечь.
Огюст взвесил на руке мушкет – древний, воняющий гарью.
– Выходим из кабачка –
– А если...
– Если бой – в штыковую.
Штыки имелись не у всех. Да и драться никто толком не умел. Молодые рабочие из Сен-Антуана, студенты, двое учеников Нормальной школы – знакомая форма с блестящими пуговицами. Не войско! Огюст понял это сразу, едва примчался на улицу Сен-Дени. Надежда была лишь на Национальную гвардию, но «синие» остались верны присяге. В плен «блузников»-повстанцев не брали.
Убивали на месте, у ближайшей стенки.
– Приготовиться...
Ждали выстрелов. Нет, Обри-ле-Буше встретила их горячей тишиной. Словно стены и потолок винного погребка без звука расступились, подались в стороны. Тот же погреб – пустой и пыльный. Сброшен с престола, плетеный император иронически разглядывает острые перья облаков, плывущих по небу. Слева – пусто, хоть шаром кати; справа...
– Наши!
Над темной горой баррикады развевался черный флаг. Ослабев, ветер с трудом ворочал тяжелое полотнище – тащил, ронял, вновь разворачивал. Шевалье вспомнил, как вчера спорил о цвете знамени. Черный – цвет восставших рабочих Лиона. Париж привык к красному... Теперь спор казался нелепой бессмыслицей. Спорщики мертвы, а мертвым все равно, под чем лежать.
Черный – Смерть. Красный – Кровь.
Невелика разница.
– За мной!
До баррикады, где суетились защитники, оставалась сотня шагов. Стрельба не спешила возобновиться. «Хоть в этом повезло, – думал Шевалье, ведя отряд. – Доберемся живыми. Может, дотянем до ночи, до спасительной темноты, когда кошки серы, а убийцы слепы...» Вернулись спокойствие и уверенность. От пули ушли; рядом – свои...
Сглазил!
Тишина лопнула – не от выстрела, от барабана. Били впереди, в конце улицы. Там нет своих, там – враг.
– Тра-та-та-та!
Звук за время боев стал привычным – наслушались до звона в ушах. Легкие палочки врезаются в туго натянутую кожу. Атака! Все по уставу. Сначала – барабаны, затем – шаг марширующих рот, и наконец – команда «Пли!»...
Улица дрогнула – от булыжника до красной черепицы крыш. Жалуясь, зазвенели лопнувшие стекла, дождем опали на мостовую. Белый дым взметнулся к облакам, повис клубящейся тучей. Штурм начался. Ядра врезались в баррикаду, дрогнуло и упало знамя. Убитые без стона легли на землю.
Уцелевшие бросились на врага.
Мокрыми от пота руками Шевалье перехватил мушкет. Оглоблю бы! – все толку больше... Нет времени! Неприятель на баррикаде; меж серых блуз – синие пятна гвардейских мундиров. Именно такую форму надел Эварист Галуа, желая поддержать арестованных друзей. За чужой мундир и посадили – солидарность стоит дорого.
Сегодня гвардейцы возвращали долг – сторицей.
– Коли «синяков», парни!
Анри де Сен-Симон предлагал строить вместо храмов святилища Ньютона, коему сам Господь вручил руководство Светом и управление жителями всех планет. Кровавая эпоха революций позади. Наступил век Науки. Ей предстоит создать Новое Небо и Новую Землю. Лучшие – ученые, изобретатели, инженеры – возьмут на себя бремя власти. Не нужно насилия, обмана, интриг. Достаточно объединиться, двинуть вперед прогресс, и Знание само приведет к счастью...