Мексиканка
Шрифт:
Что ещё было удивительно, так это то, что оба фонтана находились в Ирландии – стране, в которой они никогда не бывали. Тем не менее они мысленно называли себя ирландскими именами, а их жизнь – невидимо для всех – протекала в городе Гэлвей.
Салли даже не знала, существует ли такой город на самом деле, и не хотела проверять.
У них был свой собственный Гэлвей, свои фонтаны, на которых жили мраморные ангелочки, свои блестящие от дождя мостовые, ведущие к спрятанному в центре города, как краплёная карта, дому Мёрфи.
Если Салли иногда и вспоминала о предупреждениях
Мёрфи брал весы, отмерял девять граммов зелёных скрученных в спиральки листиков, объясняя, что за сорт он сегодня выбрал, засыпал их в треснутый, но бережно склеенный чайник тёплого бежевого цвета, наливал в него семьсот пятьдесят граммов воды, подогретой – непременно – до девяноста градусов и хрипло командовал игрушечному троллю, стоящему на кухонной полке, засечь три минуты.
Тролль возмущался, визжал, что он вам не прислуга и какого чёрта переводить хороший чай на этих, толку от них, но козырял, доставал из кармана куртки часы, выжидал три минуты и орал, чтобы шли пить чай.
Тролль посматривал на них немигающими глазами-бусинками, слушал их разговоры, мотал на ус и иногда, если разговор замолкал, вдруг принимался распевать последнюю произнесённую фразу на мотив известной песни.
Когда Дара услышал это в первый раз, он закашлялся и чай потёк у него из носа.
Тролль назвал Дару свиньёй, велел выйти из-за стола и возвращаться только с родителями. Потом неожиданно запел что-то из ирландского тюремного фольклора и так жалобно, что и Салли пришлось оторвать бумажное полотенце, чтобы вытереть выступившие от смеха слёзы.
Мёрфи улыбался, но печально. Не как если бы ему было смешно, а как если бы он вспомнил что-то смешное. Салли тем вечером, засыпая у себя дома, подумала, что сам Мёрфи никогда не шутит: он может сказать что-нибудь весёлое в ответ, но никогда не начнёт рассказывать анекдот, будто он потерял ключ от этой способности и ему нужен кто-то, кто умеет, кто смеет начать шутить. Будь то человек или робот.
Без пояснений
Дара аккуратно взял репродукцию за краешек и снял её с мольберта. Под ней оказалась другая женщина. Предыдущая была составлена из крупных неровных мазков, а эта была изображена так, будто была снята фотокамерой, линзу которой смазали вазелином, отчего и женщина, и чашка, которую она держала в руке, будто светилась неярким волшебным светом.
– Ты много рассуждаешь о технике, – сказала Салли, – но делаешь это странно.
– Почему странно?
– Ты говоришь «как если бы он вдохновлялся пуантилистами». Отчего бы не узнать, действительно ли вдохновлялся? Кстати, кто нарисовал ту картину?
– Не знаю. Картины не подписаны.
– Так спроси очки.
– Я никогда не смотрю на картины через очки.
– Почему?
– Картины… – Дара поднял руки, будто нащупывал в воздухе невидимый футбольный мяч – Как это сказать… Очки дополняют реальность. Живопись – не та реальность, которую стоит дополнять. Живопись и так не реальность. Ну или уже дополненная. Я смотрю на картины
– Но если ты хочешь стать искусствоведом, то, может, стоит начать?
– Если я действительно поступлю в Тринити на искусствоведа, у меня не будет выбора. А пока – я хочу видеть картину такой, какая она есть. Без пояснений.
Салли подумала и кивнула.
– Так что? – спросил Дара, показав подбородком на мольберт. – К которой сильнее приревновала?
– Угадай.
– К графине с пионами.
– Нет.
– К обнажённой купальщице.
– Нет. К той, которую ты не показал.
Дара попытался сделать удивлённый вид.
– Ты пропустил одну. Убрал два листочка с мольберта одновременно. Думал, я не замечу.
– Я… – после долгой паузы сказал Дара.
Салли отвернулась и легла на живот. Дара стоял у мольберта, молча переминаясь с ноги на ногу.
– Обижаешься? – спросил он. – А как?… Это была какая-то проверка?
Салли пожала плечами, потом сбросила с себя простынь, посмотрела на Дару через плечо и сказала:
– Смотри на меня, на такую, какая я есть. Без пояснений.
Он уже что-то прячет от тебя
«Он уже что-то прячет от тебя» – эта фраза всплыла в голове Салли, как рекламный слоган.
Она затормозила у дома Дары и прислонила велосипед к фонарному столбу. На обочине дорожки, ведущей от улицы к гаражным воротам, лежал комок бумаги. Слишком большой для книжной страницы, но слишком маленький для киноафиши. Лежал он слишком далеко от дома Дары, чтобы его могли выбросить из окна, но и слишком далеко от автобусной остановки, где его могли обронить, роясь в рюкзаке.
Салли подошла ближе: дождь прекратился ещё позавчера, но асфальт высыхал медленно, будто не хотел менять свою чёрную, отливающую блеском поверхность на запылённый серый летний цвет. Салли осмотрелась: у неё вдруг появилось ощущение, что комок бумаги был брошен ей навстречу, как приманка. Как клубок для кошки. Улица была пуста. Окна в доме Дары и в соседнем (доме Дойлов) были пусты.
Салли подняла бумажный комок и стала осторожно его расправлять, одновременно просчитывая в уме ежедневный маршрут робота-уборщика. Если он появляется на перекрёстке у церкви в 8:30, когда Салли видит его из окна, то здесь он убирается не раньше половины второго. Значит, комок могли оставить здесь ещё вчера вечером.
Салли распрямила лист и перевернула его лицевой стороной к себе. Это была явно одна из той стопки репродукций, которую Даре подарил Мёрфи. Но, кажется, Салли её не видела.
Нет, не кажется, а точно: Салли её не видела. Неделю назад они вместе просмотрели весь набор и Салли запомнила каждый портрет, кроме того, который Дара неловко пролистал.
А сегодня портрет будто спрыгнул с мольберта, скрутился в колобок и выкатился ей навстречу. Салли посмотрела нарисованной девушке в глаза, а та посмотрела на неё в ответ. Взгляд у неё был странный: будто девушка что-то знала. Причём знала что-то тайное, лично про Салли, но не судила её за это.