Мелкий бес
Шрифт:
— А ну как свалится! — опасливо повторял он.
Наконец укрепили парик лентами, связанными под подбородком.
Маскарад был устроен в общественном собрании — каменное, в два жилья, здание казарменного вида, окрашенное в ярко-красный цвет, на базарной площади. Устраивал маскарад Громов-Чистопольский, антрепренер и актер здешнего городского театра.
На подъезде, обтянутом коленкоровым навесом, горели шкалики. Толпа на улице встречала приезжающих и приходящих на маскарад критическими замечаниями, по большей части неодобрительными, тем более что на улице, под верхнею одеждою гостей, костюмы были почти не видны, и толпа судила преимущественно
Каждый посетитель при входе получал два билетика: один, розовый, для лучшего женского наряда, другой, зеленый, для мужского. Надо было их отдать достойным. Иные осведомлялись:
— А себе можно взять?
Вначале кассир в недоумении спрашивал:
— Зачем себе?
— А если, по-моему, мой костюм самый хороший, — отвечал посетитель.
Потом кассир уже не удивлялся таким вопросам, а говорил с саркастическою улыбкою (насмешливый был молодой человек):
— Сделайте ваше одолжение. Хоть оба себе оставьте.
В залах было грязновато, и уже с самого начала толпа казалась в значительной части пьяною. В тесных покоях с закоптелыми стенами и потолками горели кривые люстры; они казались громадными, тяжелыми, отнимающими много воздуха. Полинялые занавесы у дверей имели такой вид, что противно было задеть их. То здесь, то там собирались толпы, слышались восклицания и смех, — это ходили за наряженными в привлекавшие общее внимание костюмы.
Нотариус Гудаевский изображал дикого американца: в волосах петушьи перья, маска медно-красная с зелеными нелепыми разводами, кожаная куртка, клетчатый плед через плечо и кожаные высокие сапоги с зелеными кисточками. Он махал руками, прыгал и ходил гимнастическим шагом, вынося далеко вперед сильно согнутое голое колено. Жена его нарядилась Колосом. На ней было пестрое платье из зеленых и желтых лоскутьев; во все стороны торчали натыканные повсюду колосья. Они всех задевали и кололи. Ее дергали и ощипывали. Она злобно ругалась.
— Царапаться буду! — визжала она.
Кругом хохотали. Кто-то спрашивал:
— Откуда она столько колосьев набрала?
— С лета запасла, — отвечали ему, — каждый день в поле воровать ходила.
Несколько безусых чиновничков, влюбленных в Гудаевскую и потому извещенных ею заранее о том, что у ней будет надето, сопровождали ее. Они собирали для нее билетики, — чуть не насильно, с грубостями. У иных, не особенно смелых, просто отымали.
Были и другие ряженые дамы, усердно собиравшие билетики через своих кавалеров. Иные смотрели жадно на неотданные билетики и выпрашивали. Им отвечали дерзостями.
Унылая дама, наряженная Ночью, — синий костюм со стеклянною звездочкою и бумажною луною на лбу, — робко сказала Мурину:
— Дайте мне ваш билетик.
Мурин грубо ответил:
— Что за ты! Билетик тебе! Рылом не вышла!
Ночь проворчала что-то сердитое и отошла. Ей бы хотелось хоть дома показать два-три билетика, что вот, мол, и ей давали. Тщетны бывают скромные мечты.
Учительница Скобочкина нарядилась медведицею, то есть попросту накинула на плечи медвежью шкуру, а голову медведя положила на свою, как шлем, сверх обыкновенной полумаски. Это было в общем безобразно, но все ж таки шло к ее дюжему сложению и зычному голосу. Медведица ходила тяжкими шагами и рявкала на весь зал, так что огни в люстрах дрожали. Многим нравилась Медведица. Ей дали немало билетов. Но она не сумела их
— Поглядите-ка, Медведица водку дует!
Скобочкина не решалась отказываться от водки. Ей казалось, что медведица должна пить водку, если ей подносят.
Выделялся ростом и дородством некто одетый древним германцем. Многим нравилось, что он такой дюжий и что руки видны, могучие руки, с превосходно развитыми мускулами. За ним ходили преимущественно дамы, и вокруг него слышался ласковый и хвалебный шепот. В Древнем Германце узнавали актера Бенгальского. Бенгальский в нашем городе был любим. За то многие давали ему билеты. Многие рассуждали так:
— Уж если приз не мне достанется, то пусть лучше актеру (или актрисе). А то, если из наших, хвастовством замучат.
Имел успех и наряд у Грушиной — успех скандала. Мужчины за нею ходили густою толпою, хохотали, делали нескромные замечания. Дамы отвертывались, возмущались. Наконец исправник подошел к Грушиной и, сладко облизываясь, произнес:
— Сударыня, прикрыться надо.
— А что же такое? У меня ничего неприличного не видно, — бойко ответила Грушина.
— Сударыня, дамы обижаются, — сказал Миньчуков.
— Наплевать мне на ваших дам! — закричала Грушина.
— Нет уж, сударыня, — просил Миньчуков, — вы хоть носовым платочком грудку да спинку потрудитесь прикрыть.
— А коли я платок засморкала? — с наглым смехом возразила Грушина.
Но Миньчуков настаивал:
— Уж как вам угодно, сударыня, а только, если не прикроетесь, удалить придется.
Ругаясь и плюясь, Грушина отправилась в уборную и там, при помощи горничной, расправила складки своего платья на грудь и спину. Возвратясь в зал, хотя и в более скромном виде, она все же усердно искала себе поклонников. Она грубо заигрывала со всеми мужчинами. Потом, когда их внимание было отвлечено в другую сторону, она отправилась в буфетную воровать сласти. Скоро вернулась она в зал, показала Володину пару персиков, нагло ухмыльнулась и сказала:
— Сама промыслила.
И тотчас персики скрылись в складках ее костюма. Володин радостно осклабился.
— Ну! — сказал он, — пойду и я, коли так.
Скоро Грушина напилась и вела себя буйно — кричала, махала руками, плевалась.
— Веселая дама Дианка! — говорили про нее.
Таков-то был маскарад, куда повлекли взбалмошные девицы легкомысленного гимназиста. Усевшись на двух извозчиках, три сестры с Сашею поехали уже довольно поздно — опоздали из-за него. Их появление в зале было замечено. Гейша в особенности нравилась многим. Слух пронесся, что Гейшею наряжена Каштанова, актриса, любимая мужскою частью здешнего общества. И потому Саше давали много билетиков. А Каштанова вовсе и не была в маскараде, — у нее накануне опасно заболел маленький сын.
Саша, опьяненный новым положением, кокетничал напропалую. Чем больше в маленькую гейшину руку всовывали билетиков, тем веселее и задорнее блистали из узких прорезов в маске глаза у кокетливой японки. Гейша приседала, поднимала тоненькие пальчики, хихикала задушенным голосом, помахивала веером, похлопывала им по плечу того или другого мужчину, и потом закрывалась веером, и поминутно распускала свой розовый зонтик. Нехитрые приемы, впрочем достаточные для обольщения всех, поклоняющихся актрисе Каштановой.