Мельничная дорога
Шрифт:
– Ты сказала из правого угла? – крикнул он. – Там шабли.
– Может, я ошиблась. Неси, какую хочешь. Любая сойдет.
Патрик выбрал «Мальбек» и вытер со стекла пыль.
– Открыть?
– Нет, просто притащи.
Качая головой, он вернулся в комнату и увидел, что на столе все сдвинуто к краю: тарелки, бутылка, подсвечники, приборы, винные бокалы. А на другом конце покоилась голова Ханны. Она лежала на спине и смотрела на Патрика через плечо – вытянувшаяся, нагая, ее тело сияло, отражая крохотное
– Извини, Пэтч, что я опоздала, – промолвила она.
Ее темные волосы обрамляли верхушки грудей, а между ними, как на перемычке солнечных часов, покоился первый кусочек мяса.
– Я подумала, тебе понравится начать сверху и спускаться вниз.
Кусочки мяса, как маленькие камешки перехода через ручей, тянулись цепочкой к пупку, разделяли пополам таз, ярко алели на яично-белой коже, поднимались и опадали на животе. Взгляд Патрика скользнул вниз, туда, где кроваво-красная дорожка исчезала между ног.
– Этого довольно? – спросила Ханна.
Красный соус запятнал ее бедра и ребра.
Патрик судорожно сглотнул и кивнул.
– Тогда не дай им остыть, Пэтч. – Она улыбнулась и скрестила руки за головой.
Он поставил бутылку с вином и поспешно разделся.
Стоя за деревом, я начал с веревок, опутывавших Ханне шею, и молча перепиливал каждую. Когда тупой нож разрезал последнюю, она упала на землю, свернулась калачиком и закрыла голову руками. Кисти в пупырышках и царапинах, и некоторые уже начали воспаляться, кожа побурела, как разрез на яблоке. Ханна лежала, такая маленькая, и я заметил на задних карманах ее джинсов вышитых персонажей из мультиков – с одной стороны кот Сильвестр, с другой – птичка Твитти.
Я стоял, не зная, что делать, объятый стыдом и убежденный, что все произошло по моей вине. Оглядываясь назад, я бы посоветовал тому мальчишке наклониться и подхватить Ханну на руки. Но нет, первое в жизни испытание настигло его слишком рано. Разве можно подготовиться к чему-нибудь подобному?
Отплакавшись, Ханна потянулась ко мне, и я поднял ее на ноги, однако не мог смотреть в ее глаз и остановил взгляд на изображении рожка с мороженым в центре красной футболки. Только теперь белое мороженое было забрызгано красным, будто его оросили вишневым соком.
Она скрестила руки и согнулась, словно замерзла.
– Пэтч, теперь я хочу домой.
От ее слов у меня отлегло от сердца. Хоть какой-то план. Домой. Именно дома я мечтал сейчас оказаться и навеки остаться там.
– Тогда сюда, – сказал я, поворачиваясь.
Но как только встал к ней спиной, Ханна охнула:
– Господи, Пэтч, что случилось? В чем твоя рубашка на спине? В крови?
– Ах, это… – Я посмотрел через плечо. – Споткнулся о камень. Грохнулся так, что вырубился. Дрянная история, но ничего – встал.
Благородная
На тропе я пошел вперед, но на берегу Джекобскилского ручья дождался, чтобы помочь ей перейти по камням. Ханна держалась за глаз, и я понимал, что ей больно. Попросив ее немного подождать, я достал из кармана бандану, смыл с нее кровь и мокрую свернул в виде холодного компресса.
Когда протянул Ханне, она лишь удивленно взглянула на меня.
Я взял ее за запястье, отвел от лица руку, и когда начал подносить бандану к ее лицу, невольно опять посмотрел в глаз. Раньше меня к этому принудил Мэтью, тогда в глазу была кровь. Теперь она высохла, и на одной стороне лица запеклись бурые корки. Мне удалось разглядеть веко со слипшимися ресницами. Я почти приложил бандану к глазу, но тут веко затрепетало, и я заметил в запекшейся крови кое-что еще.
Как непроваренный яичный белок. Меня чуть не вырвало.
Эта картина возвращается ко мне все двадцать шесть лет, и всякий раз, когда я ее вспоминаю, меня начинает тошнить.
Мокрая ткань коснулась ее лица, Ханна вздрогнула и резко втянула воздух.
– Тихо… – Я попытался успокоить ее. – Прижми и держи.
Ханна послушалась, и я перевел ее за руку через ручей.
Не могу вспомнить из детства ничего более жестокого. Были времена, когда я уставал, терял силы, болел. Но все это не критично. Жестокость – нечто такое, что я связываю со взрослым возрастом.
Но тот путь к велосипедам был по-настоящему жесток. Каждую секунду мне хотелось сдаться, поэтому я старался думать лишь о следующем шаге. Если на землю ступала нога, затем другая, это было маленькой победой.
Мы молчали. На крутизне или там, где требовалось перебраться через камень, я протягивал Ханне руку. О чем нам было говорить? Когда мы наконец добрались до Расщепленной скалы, Ханна почти теряла сознание, потому я предложил ей сесть на багажник за мной. Слава богу, дорога в Росборн постоянно тянулась под уклон.
Я понимал, что нужно отвезти Ханну к врачу. Но единственный доктор, которого я знал, жил дальше на две мили, поэтому у первого же дома я завернул на подъездную аллею. На моем плече мертвым грузом лежал подбородок Ханны.
Подкатив к дому, я заметил в кухонном окне пожилую женщину, она смотрела на солнце сквозь стакан, ее пальцы были в мыльной пене. Увидев нас, она дернула головой и, выбежав из двери, повторяла: «Господи! Господи!» Этот момент я хорошо запомнил, поскольку в глазах все стало серым и зернистым, как на экране плохо настроенного телевизора.