Мелочи сыска
Шрифт:
Растерявшийся Эдуард Петрович по своему обыкновению заморгал глазами и отступил назад.
– Простите, мы тогда зайдем попозже, – пробормотал он. – Возможно, поближе к вечеру…
– А как ему сказать – кто был? – полюбопытствовала женщина.
Гуров не дал Гаврилову ответить. Оттеснив его в сторону, он доброжелательно улыбнулся и спросил:
– А вы, наверное, мама Константина? Простите, а как вас звать-величать?
– Елизавета Константиновна, – сказала женщина, робко улыбаясь в ответ. – Костика я в честь его деда назвала. Он был
– Космонавты уже не имеют того ореола, – заметил Гуров. – Да и вообще фигур сейчас уже не осталось, Елизавета Константиновна. Измельчали люди! Однако у нас к вам огромнейшая просьба – может быть, вы позволите нам набросать вашему Костику записку? Потому что вряд ли мы сумеем сегодня повторить наш подвиг. На улице льет! Я уже чувствую, что подхватил насморк.
Женщина засуетилась, шире распахнула дверь и настойчиво закивала головой.
– Простите меня старую! – сказала она смущенно. – Ничего не соображаю! Давно надо было вас в дом пригласить. Разучились мы жить нормально. Разве раньше такое гостеприимство было? Я помню, у моего отца меньше двадцати человек за обеденный стол не садилось… А вы, конечно, зайдите – погреетесь хоть чуть-чуть. Я сейчас вас чаем угощу – горячим! Надо было вам сразу меня надоумить…
– Да, может, не надо? – промямлил Гаврилов, неодобрительно взглядывая на Гурова.
– С удовольствием выпью чайку! – не обращая на него внимания, прогудел с энтузиазмом Гуров.
Он уже стоял в прихожей и расстегивал плащ, насмешливо поглядывая на смущенного Гаврилова. Эдуарду Петровичу ничего не оставалось, как последовать его примеру. Тем временем Елизавета Константиновна, оставив их вдвоем, почти бегом удалилась на кухню и тут же вернулась, радостно сообщив, что уже поставила чайник.
– Раньше-то, при самоварах, совсем другой чай был! – сказала она. – И пили его по-другому. Так и называлось – чаепитие! А сейчас что? Правильно вот молодой человек сказал – измельчало все… Между прочим, вы мне свои имена так и не сказали!
– Сейчас исправимся, Елизавета Константиновна! – заверил ее Гуров и, указывая широким жестом на спутника, сказал: – Это вот Эдуард Петрович, а меня зовут Лев Иванович. Очень просто запомнить.
– Вы не из военных? – с интересом спросила женщина. – Выправка у вас замечательная. Теперь мало у кого встретишь настоящую выправку. Даже офицеры стали какие-то не те.
– Нет, к сожалению, я не офицер, – сказал Гуров. – Вот спортом много занимался. И сейчас стараюсь. Так нам на кухню проходить, Елизавета Константиновна?
– Ах, я даже и не знаю! – всполошилась хозяйка. – Мы-то уж как-то привыкли по московской привычке – все на кухне. Но, может быть, вам в гостиной удобнее будет? Я сейчас там накрою. А вы проходите, пожалуйста, на диванчике пока посидите.
Она сорвалась с места и опять исчезла. Гуров шагнул в гостиную, не слушая Гаврилова, который шипел ему в спину:
– Зачем вы так? Неудобно же! Я
– Получилось очень удачно! – тихо сказал ему Гуров. – И вообще помолчите пока. Не мешайте работать.
Появилась Елизавета Константиновна, озабоченная и возбужденная. Она встряхнула принесенную с собой скатерть и принялась застилать стол. Гаврилов покраснел и отвернулся.
– Да вы присаживайтесь! – радушно сказала она. – Или, может быть, хотите работы Костика посмотреть? Вот они, на стенах. Он весь дом снимками увешал. Мне его фотографии очень нравятся. По-моему, это настоящее искусство! А он смеется, говорит, ты, мама, ничего не понимаешь… А чего тут понимать? Я же вижу.
Когда она опять вышла, Гуров указал на дверь в соседнюю комнату и тихо спросил:
– Это его комната?
– Надеюсь, вы не собираетесь входить туда без спроса? – с тревогой прошептал Гаврилов. – Это будет выглядеть подозрительно!
Но Гуров уже открыл дверь и остановился на пороге, внимательно оглядывая чужое гнездо. Здесь тоже было много фотографий на стенах, фотоаппаратура в шкафу, неплохой компьютер на столе. Однако стол и вообще мебель были старые, видавшие лучшие времена.
Гаврилов подошел сзади и дернул Гурова за рукав.
– Пойдемте! – шепнул он. – Неудобно все-таки! На что вы смотрите?
Гуров указал пальцем на яркую, сильно увеличенную – метр на метр – фотографию, висевшую на стене напротив окна. Несмотря на дождь и слякоть за окном, фотография эта словно сияла, вызывая у зрителя почти физическое ощущение тепла и яркого солнечного света. Но Гурова интересовал в этой фотографии сюжет – обнаженная девушка на берегу сияющего океана. Эта девушка уже давно сидела в уголке его мозга как заноза, и вот теперь он увидел ее воочию.
– Вы тоже посмотрите повнимательнее, – сказал он Гаврилову. – Раньше нигде этой девушки не видели?
На лице Эдуарда Петровича появилось обиженное и раздраженное выражение. Он хотел сказать какую-то резкость, но потом, всмотревшись в снимок, вдруг захлопал глазами и невольно сделал шаг вперед.
– Позвольте! – пробормотал он. – Не может быть! А впрочем, почему не может быть? Не хотите же вы сказать… Ну да, у отца была такая открытка. Но ведь это трудно назвать открыткой, не так ли?
– Вы забываете, что Константин фотограф, – заметил Гуров. – Понравился снимок, сделал большое увеличение…
– Но с чего вы взяли, что оригиналом послужила открытка моего отца? Она что – одна такая на свете?
– Не думаю, – сказал Гуров. – Наверное, в Таиланде их пруд пруди.
– Ну знаете…
Гаврилов не успел высказать свою мысль. Елизавета Константиновна застигла их врасплох, но ничуть не обиделась.
– Это комната моего Костика, – сказала она с нежностью. – Его берлога, как он выражается. Он здесь полновластный хозяин. Даже сердится, если я иногда пытаюсь навести здесь порядок.