Мелодия моей любви
Шрифт:
Дверца, выждав, опять зашевелилась, в шкафу тяжело заворочался глухой набат: надо же, а Лида про него совсем забыла!
Иван подошел к столу, выдрал с полки книжки по проектированию в 3D-max. Из металлического лотка на ноги, на крутящийся стул и синтетический бескровный ковер посыпались диски.
Иван беззвучно выругался, не взглянув на Лиду, прошагал в прихожую, и через несколько секунд в комнату ворвался грохот сейфовой входной двери.
А еще через мгновение черная воронка втянула все звуки
Сколько Лида себя помнила, она всегда слышала то, что другим казалось совершенно беззвучным.
– Баба, тесто на кухне из кастрюли лезет, – не отрываясь от раскраски или волшебных картинок, сообщала девочка.
– Ой, я тетеря старая! – подхватывалась бабушка и бежала с веранды, да через летнюю кухню, да по холодной зале, да через сени в кухню зимнюю и там обнаруживала веселый пыхтящий шар с льняной салфеткой, прилепленной на макушке, словно носовой платок на лысине отдыхающего.
– Да как же ты услыхала? – дивилась бабушка.
– Оно по кастрюле чмокало, – поясняла внучка. И тут же информировала о новых происшествиях: – А в колодце кто-то плавает.
Дед, только было намеревавшийся попенять на тугоухость супруги: «Ничего-то не слышишь, глухня!» – недоверчиво шагал к дощатой беседочке в углу двора и с большим удивлением разглядывал в стальной воде с уголком синего неба отчаянно бьющего лапками крысенка, какового и подчерпывал, торжествуя, ведром.
– Ну и востроухая девка! – бормотал он при этом.
Лида слышала, как двумя этажами ниже скользит в почтовый ящик телефонный счет, а в подвале пляшут пьяные комары. Знала, что на любимой бабушкой горноалтайской яблоне всю ночь с целлофановым треском лопались перезревшие яблочки: слышала сквозь сон, как обычные люди, не просыпаясь, слышат лай собаки или звон трамвая. Девочка поднимала голову, когда в огороде со свистом рассекали воздух и штопором обвивали постанывающие колышки плети гороха, звала любимую куклу сбегать посмотреть, что за гусеница с пыхтением извивается на раскачивающейся в углу кладовки паутине?
Но чаще всего ее странная способность воспринимать абсолютно все колебания воздуха оставалась неведомой для окружающих: Лида была уверена – каждый человек воспринимает звуки точно так же, ей и в голову не приходило уточнять: «Слышите, как у соседей кошка вылизывает котят?» – как мы не спрашиваем, видит ли собеседник стол или лампу.
Мама списывала рассказы дочери о скрипучем таракане или журчащем платье на повышенную возбудимость и излишние фантазии и то поила ребенка успокаивающим сбором, то требовала «немедленно прекратить врать!» и грозилась вымыть Лиде рот мылом.
Первым тревогу забил дед.
– Да сводите же ребенка к ушному! – потребовал он после того, как внучка взволнованно
Папа вздохнул, но на другой день пошел к семи утра в поликлинику, за талончиком к дефицитному лору.
А мама забрала дочку из садика прямо с тихого часа (довольно громкого, по мнению Лиды) и с криком «Мы с острой болью!» ворвалась в кабинет.
За старым школьным письменным столом, накрытым толстым стеклом с оклеенными лейкопластырем краями, сидел заслуженный доктор.
Борис Аркадьевич всю жизнь проработал хирургом в районной больнице, с ностальгией вспоминал суточные дежурства, ночные вызовы, сложные случаи, медсестер, пахнущих спиртом. И чрезвычайно тосковал в детской поликлинике с ее бумажными профилактическими осмотрами, промыванием ушных пробок и справками для освобождения от уроков физкультуры, как скучал, доживая свой век, буксир класса «река – море», проданный и приспособленный под кафе в парке.
«Привыкли руки к топору», – частенько напевал себе под нос доктор и грустно смотрел на пятнистые, как перепелиное яйцо, высушенные тальком хирургических перчаток пятерни.
– Ну-с, на что жалуемся, прелестное дитя? – спросил он, потряс чернильную ручку и принялся царапать в карточке шифровку.
– Слышит, что не надо! – нервно сообщила мама.
Лида вытянула вперед тощие ноги с шершавыми, точно обсыпанными манной крупой коленками и как бы невзначай пошевелила новенькими кроссовками-пищалками: а у меня-то вот что!
– Ай, красивые, – похвалил доктор, опустил на выцветший глаз круглое зеркало и взял Лиду за ухо. – Я тоже такие ботиночки хочу! Та-ак, здесь у нас пробочка…
Мама покраснела.
Борис Аркадьевич звякнул стальным штырем со страшным крючком на конце.
Лида засопела.
– Сейчас мы ее подцепим, – сообщил доктор.
В ухе у Лиды загрохотало.
– Ну как, теперь лучше слышно? – спросил Борис Аркадьевич.
Лида с восторгом уставилась на коричневую козявку.
Потом послушала, как в соседнем кабинете сестра-хозяйка прихлебывает чай, и сказала:
– Лучше.
– Вы не поняли, – вмешалась мама. – Лида не плохо слышала, а слишком хорошо.
– В каком смысле? – рассеянно спросил доктор, продолжая писанину.
– Мама, у дяди в животе суп с пшеном кипит, – сказала пациентка, любуясь на огоньки в подошвах кроссовок.
Борис Аркадьевич поднял голову: около часа назад он действительно съел в столовой суп под названием «Полевой» и даже размышлял, кто дал похлебке с картофелем и пшеном такое прелестное название?
Старик поглядел на Лиду, перевел взгляд на маму.
– А я вам что говорила? – сердито сказала мама. – Слышит все подряд!