Мелодия на два голоса [сборник]
Шрифт:
Федор с любопытством оглядывался.
— Ты что же, дедушка, один тут живешь?
— Когда как. Бабу-то я свою давно схоронил, детишки сами поразбежались. Но кое-кто навещает, заходит проведать. Да вон, слышь, Юшка идет, правнучек мой непутевый!
Издалека донеслись лихие припевки, слов не разобрать. Кто-то горланил надрывно, точно погибал. Вскоре появился новый гость — парень в пиджаке с одной пуговицей. Вошел, стрельнул очами и, не мешкая, бегом к столу. Набулькал в чашку браги, проглотил, уркнул от удовольствия.
— Вона! — сказал старик печально. — Бог послал пресветлый праздничек. Ты бы, Юша, хотя бы поздравкался по-людски.
Юшка, не глядя, протянул через стол руку Федору, другой — подцепил из миски капусты, сунул в рот, смачно захрустел. Вдруг поперхнулся, побагровел от натуги. Отдышавшись, сказал с обидой:
— Ну ты, деда, чего ждешь-то? — вскочил, замотался по комнате. — Выгребай червонец, как обещал. У меня зря рассиживать времени нету. Ты что, своему слову не хозяин?
— Когда я обещал, когда?
— Что с тобой толковать. Ставлю ультиматум. Даешь червонец — или немедленно поджигаю твою халупу. Специально канистру с бензином принес. Не веришь, выйди во двор. У крылечка стоит. Ну дак как?
Юшка, низенький, компактный, глазищами сверкает убийственно. Старик, крякнув, поднялся, пошел к комоду, там порылся недолго, вернулся с мятой десяткой. Юшка, довольный, не поблагодарив, осушил наспех еще чашку браги и отбыл. Снова лес огласился дикой песней. Федор сидел оглушенный и недоумевающий.
— Он правда мог дом поджечь?
Старик счастливо улыбнулся, растекся во все стороны своими морщинами-рытвинами.
— Вполне возможное дело. Дурней его в округе никого нету. Видал? Дай червонец — и точка. А зачем ему червонец, знаешь? То-то и оно. На торфоразработках себе зазнобу приглядел. Верку-учетчицу. Счас помчится ей гостинец покупать. Он, думаешь, один у Верки? He-а! Имя им — легион. Она женщина заметная.
Гость сидел у старика, пока не смерклось. У Федора такой характер. Он мог возле нового человека сидеть и слушать хоть вечность. Михалыч ему все больше нравился. Шебутной дед, никак не дашь ему девятый десяток. Подковыривает, конечно, но не зло, а так, больше для веселья. Угощает от души. Копченую селедку разделал и картошки наварил. А уж как складно брешет. Напоследок все пытался рассказать Федору о своих встречах с фельдмаршалом Паулюсом, да мысли у него уже стукались одна о другую, никак не вытягивались в ровную линию. Пообещал в другой раз досказать.
С теткой Дарьей Аникиной скучно было Федору. Она только и могла говорить о пропавшем муже. Он пропал без вести две недели назад, уйдя в соседнюю деревню по какой-то хозяйственной надобности. Дарьин муж получал пособие как инвалид, но, судя по ее рассказам, был мужик чрезвычайной крепости. История его исчезновения была любопытна. Выходило так, что муж скрывается в городе у продажных девок. Сбить ее с этой мысли было невозможно. Оказывается, он и раньше бывал в подобных отлучках. Дарья со слезами рассказывала, что ее супруг и не скрывал своих порочных наклонностей, даже ими гордился. Он объяснял жене, что у него такая особая нервная болезнь на почве инвалидности. Он был однорукий.
— Ума не приложу, — жаловалась Дарья племяннику, — чего ему не хватает. Как сыр в масле катается. Всякому его желанию угождаю. Ты погляди, другие бабы как своих мужиков тиранят, и пилют их и колотят почем зря. А я? Гришенька, родненький, тебе баньку ли не истопить? Тебе четушечку ли не подать к блинцам? Пылинки, как с иконы, сдуваю! И где он нынче, идол срамной? Я-то хорошо знаю — где! Вот увидишь, вернется — выгоню! На порог
Когда Федор приехал гостить, Григорий Севастьяныч уже был пропавшим. По рассказам тетки юноша представлял его этаким вулканом огнедышащим и даже рад был, что тот в отбытии. Но перемалывать со страдалицей изо дня в день одну и ту же тему было, конечно, утомительно. Федор перекопал и взрыхлил огород, укрепил покосившуюся изгородь, то есть с утра до полудня был в трудах праведных, но после обеда спешил с удочкой на реку, и если не заставал там деда, то шел к нему на переезд. Других занятий у Федора не было. Тем более когда выяснилось, что к симпатичной девчушке-соседке каждый вечер приходит дюжий тракторист Славка. Девушку звали Тоня, она училась в десятом классе. Федор вроде и наладил с ней знакомство, вроде и она к нему с охотой потянулась; они уже и перешучивались, и пересмеивались, и за руки невзначай держались, но однажды, когда они в сумерках мирно сидели на лавочке у дома, как раз и нагрянул тракторист. Славка был молчалив, угрюм и внешне необъятен. Он загородил своими плечами горизонт. Тоне велел идти домой и собираться в кино, а Федора задержал величавым движением могучей длани. Оглядел его с кривой усмешкой, цыкнул зубом и протянул пачку "Примы".
— Из города, говоришь, прибыл, парень?
Федор ничего ему еще не говорил, но согласно кивнул и торопливо прикурил от зажженной трактористом спички.
— А обратно к папке с мамкой воротиться целым желаешь? Без серьезных повреждений?
На это следовало отвечать решительно.
— Береги нервы, — строго сказал Федор. — Дыши глубже, не возникай!
Тракторист нежно положил ему руку на плечо и несильно сдавил. После этого плечо два дня ныло, как к дождю.
— Тонька — невеста моя, — дружелюбно объяснил тракторист. — Не балуй, понял?
— Сила есть — ума не надо, — согласился Федор.
— Чего, чего?!
— Против лома нет приема, — с намеком добавил Федор, закругляя разговор. Он понимал, что в глазах девушки у него много преимуществ по сравнению с трактористом — деликатное, городское обращение, тонкое понимание женской психологии, фирменная аппаратура и прочее, — но он не собирался, подобно Печорину, вносить смуту в чужие, сложившиеся до него отношения. На его век женщин хватит. Тоне он на другой день сказал:
— Сердце мое рыдает, но я не стану вам мешать. Будь счастлива со своим женихом. Отныне между нами бездна.
— Подумаешь, — ответила Тоня капризно. — Скажи уж, Славкиных кулаков испугался.
— Какой ты еще ребенок, Тонечка! Слушай, а правда, что трактористы здорово зарабатывают?
— Тебе-то что?
На том и расстались беспечально.
С дедом было куда веселее.
— Обидно, Федор Петрович, что ты в самую ростепель нагрянул. В лесу не продерешься, — тужил старик. — А то бы я тебе такие чудеса показал, про которые ты и не слыхал в городе. Аккурат на пасху можно бы тебя и с лешим свесть.
— Давай, давай, дедушка, трави!
— Ай не веришь? Ну да, ты же образованный. В школе десять лет обучался. Тебе, пожалуй, не то что в лешего, а и в самого господа бога верить не положено.
— А ты будто веришь?
Дед засомневался.
— Конечно, вам виднее издали… Но как же мне не верить, когда я с лешим, как с тобой, сколь раз беседовал. Корешимся мы с ним.
У деда гримасы, как у гуттаперчевой куклы — вроде он одну маску снимает, а другую, подходящую к беседе, надевает. Федору забавно.