Мелодия Второго Иерусалима
Шрифт:
Отправляясь к лесу, я двигался по “6-й линии” спускался к пойме, на которой, в зависимости от исторического промежутка времени, располагались огороды горожан, иногда больше по площади, иногда меньше, если год выдавался благополучным, шел по слегка пылящей дороге, наблюдая, что растет на огородах, достигал Ирпенки, перегораживающего ее шлюза с шумным сливом зеленоватой воды, и переброшенного через русло, сваренного из железных листов и арматуры, мостика, продолжал двигаться дальше уже по дамбе, по водоразделу между старым и новым руслом Ирпенки, мимо пляжа, и попадал сначала на опушку, а потом и в сам Беличанский лес. В жаркие дни, иногда, я брал бутылку недорогого вина,
Отсюда вело несколько дорог в лес. Я облюбовал ту, которая уводила вдоль края леса.
Так начиналась моя каждодневная прогулка по лесу. Позже я выучил все дороги, и начал колобродить по лесу: видел насаждения сосен на вырубленных на лесосеках, подсекая еще дороги, которые непременно выводили меня к знакомой опушке. Со временем, наткнулся еще на один дот — более разрушенный. Это были доты, так называемого: “Киевского укрепрайона”. Немцы обошли эти заграждения, — так что они не пригодились в 1941 году. Сооружения выглядели капитальными, с крупнозернистыми вкраплениями гранитной крошки. В тотально голодающей стране, питающейся часто человечиной (по признанию будущего руководителя СССР, Никиты Хрущева, который, в одно время, руководил Украиной), предпочитали вкладываться в военные строения. Мне жаль теперь Украину, которая не поняла этих азбучных истин.
Дороги доходили до самой станции Беличи, и, дальше, до Киева. Считалось, что до столицы не больше 15 километров, если идти строго через лес.
В лесу росли сосны и дубы, березы и ольха (в амфитеатре). Густой подлесок, в самом низу был устлан нежно-зеленым ковром недотроги мелкоцветной с ее крохотными, белыми цветочками; чистотела и гравилата, с желтыми цветом; подмаренника и еще многих и многих прелестных насельников. Здесь можно было проверять свои познания в ботанике, что я делал регулярно.
Я добирался до заветного пня, на склоне амфитеатра, и в любовался всякими копытняками и звездчатками. Здесь было много сине-красных медуниц и ажурных хохлаток, в самом начале весны. Это были первые украшения леса. Ах, как они цвели! Какие нежные ароматы насыщали воздух, в апрельском, Беличанском лесу!
Много ландышей в мае, и не меньше крапивы в июне…
Я полюбил Беличанский лес. Я отдавал ему все свое свободное время. Я не приходил сюда только, когда дежурил в местном, ночном клубе. На квартире, я писал два романа. И еще кучу всяких мелких, “киевских” рассказов.
Здесь я остановился на целых, четыре года. Дом в котором я снимал квартиру находился на "6-й линии" пересекающей Жовтневую улицу — по которой шла дорога на Киев. “6-я линия”, тянулась через весь пригород к пойме, а, потом, к шлюзу и к дамбе, перед развороченным бетонном доте на сосновой горке. Расстояние составляло не менее 2-х километров.
Иногда я заходил по дороге в магазинчик, пил пиво, сидя на террасе, в окружении красивых, шумящих, высоченных сосен, которые украшали своим великолепием весь пригород.
В хозяйской времянке, жили еще два строителя, оба пьяницы, эпические. Хозяйка обожала деньги; была очень прижимистой женщиной; не обращала на их пристрастие никакого внимания. Муж у нее так же много пил,
Строители были замечательные в своем постоянстве. Они получали зарплату на стройке, закупались, — “затаривались”, на их языке, — спиртным в ближайшем маркете, закрывались в летней кухне, и “квасили” дня три, лишь, время от времени, бегая к ближайшему маркету за добавкой. Они не вылазили из крутого запоя, пока не ловили “белочку” на плече. После чего, хозяйка вызывала бригаду скорой помощи, те кололи им какие-то препараты. Еще несколько дней они приходили в себя, потом, шли снова на свою стройку. Это продолжалось не один год, с завидным постоянством.
Годы, прожитые у Анны Степановны, были наполненные творческой работой.
Красивая девушка-женщина, Инна, с которой прогуливался в то время, служила мне Музой. Она вызывала во мне атмосферу легкой влюбленности. Иногда она исчезала с каким-то молодым любовником. И, тогда становилось как-то скучно. Ее участие в творческом процессе, было необходимым мне условием для успешности литературного процесса. Хотя близость, между нами, произошла много позже. Мы какое-то время держались у этой черты. Были причины. Я принимал ее без всяких обсуждений и сцен, налаживал рабочую обстановку и все продолжалось в прежнем стиле. Дождавшись каждый раз ее звонка, мы встречались в условленном месте. Покупали какую-то еду в “Фуршете”, и спешили к Ирпенке, чтоб посидеть на берегу. Иногда, через пролом в стене, проникали в “Дом творчества”; наслаждались тишиной в уютных беседках.
Инна была, красивая брюнетка, с большой примесью цыганской крови (говорила, что ее бабка была цыганкой), с очень сложной судьбой. Ложь в женщине встречается столь часто, что даже не надо принимать усилие, чтоб разбирать причины ее, — ты просто воспринимаешь ее, красоту, такой как она есть, проявляя к ней чисто платонический интерес, как к противоположному полу. Содержимое красоты — сопряжено с ее формой, — а Инна была очень красива, смуглявостью своей гладкой кожи, и относительной еще молодостью.
Мне уже было тогда что-то около полтинника, а, потом, и чуть больше. Пока не появилась более зрелая, Жанна, поэтесса, которая заменила во всех отношениях мне Инну. С нею было много секса. Много интересных, ознакомительных поездок по всей стране. Мы часто бывали в музеях, на художественных выставках, в кинотеатрах и просто в театрах.
Инна забеременела от какого-то заправщика; я встретил ее на Академгородке. Я никогда не вникал в судьбу этой женщины-подростка, даже тогда, когда она пыталась что-то рассказывать о себе. Возможно, что зря. Возможно я развернул бы с ней свою судьбу в сторону семьи и детей? Я всегда уводил разговор в другую сторону, дабы не портить впечатление от ее красоты. Чтоб она как можно дольше служила мне настоящей Музой. На все мне требовалось время, чтоб перестроить себя. Она просила у меня денег на аборт. Жанна из-за этого злилась. И, все же, я сопровождал ее в больницу на аборт. Она этого боялась. Она выглядела слишком подавленной.
Я снова встретился с ней через несколько лет — чтоб я по-иному на нее посмотрел уже как на взрослую женщину. Она подтянула грудь. Сделала ее красивой. И сама она была такой же красивой — и тогда я впервые овладел ею. Все получилось хорошо.
Я часто фотографировал ее — сначала пленочным фотоаппаратом, а потом перешел на цифровой. У меня имелось много ее фотографий. Она красиво смотрелась на фотографиях в осеннем Беличанском лесу, среди желтой листвы и темных деревьев.
Это были очаровательные дни золотой осени. Ибо, весной, я ее потерял. Она куда-то исчезала, говорили, что домой, к пьяной матери.