Меловой крест
Шрифт:
Когда я поинтересовался, кем они будут востребованы и кем будут оценены, он, помедлив, ответил, что в нашей стране, великой и несчастной России, есть силы, которым очень скоро понадобится помощь таких необычайно одаренных людей, как я.
Я вспомнил лагерную "феню", которой набрался в пивных от старых урок, и послал своего собеседника так далеко, что тот на какое-то время потерял дар речи.
Я слышал, как он злобно дышит в трубку. Потом он пришел в себя и принялся кричать, что найдет возможность изменить мое
В свою очередь я терпеливо объяснил ему, что, обладая известными ему способностями, могу без труда затолкать под троллейбус не только его самого, но и его влиятельных друзей вместе со всеми их родственниками, знакомыми и сослуживцами. И добавил, что если он позвонит еще раз, я тотчас же приступлю к осуществлению этой заманчивой идеи.
"Троллейбусов не хватит, — со злостью проскрипел фальшивый интеллигент. И с угрозой добавил: — Поверьте, у нас найдется немало способов…"
Я положил трубку. Больше он мне не звонил. Об угрозе я не забывал. Но страх перед ней со временем как-то ослаб и не мучил меня так остро, как поначалу.
А потом были Сан-Бенедетто, Венеция… Дина…
И все же я понимал, что в моем мирном отъезде с красивой девушкой за границу было что-то от неосознанного желания избавиться от опасности. Была опасность, была… Я ее чувствовал кожей.
…Однако вернемся к письму моего дорогого друга.
— Что-нибудь серьезное? — осторожно спросила Дина.
— Нет. Очередной закидон Юрка, — ответил я. — У него запой. Если не веришь, спроси Алекса.
Дина вопросительно взглянула на Алекса.
— Да, запой. И не просто запой. Белая горячка, — уверенно подтвердил тот, распуская нижнюю губу.
Наступило молчание. Дина апатично разглядывала речные трамвайчики, которые, как обыкновенные городские автобусы, приставали и отходили от пристани на другой стороне Большого канала, и что-то мурлыкала себе под нос.
Алекс не сводил ненавистного взгляда со стакана с апельсиновым соком. Его рука покоилась на ручке стоящей рядом плетеной корзины.
— Что это вы замолчали?.. — наконец нарушила молчание Дина.
— Какой разговор… без спиртного, — сокрушенно сказал Алекс. Похоже, он вдруг начал сознавать, что, лишив себя удовольствия выпивать, он не рассчитал силы.
Было видно, что он растерян. Он не знал, как себя вести в постоянно возникающих новых мизансценах. Во времени появились пустоты, которые он раньше не замечал и которые он теперь не знал чем заполнить. Раньше-то он знал…
Прежде все было привычно и понятно. Уважительное наклонение бутылки, бульканье драгоценной жидкости, торжественное произнесение тоста, — можно и без тоста, — выдох, опрокидывание содержимого стакана в пылающую страстным огнем утробу, кряканье, щелканье пальцами в воздухе, сладостный вздох (не
А потом!.. Потом приходит возвышающее разум и душу наслаждение, которое берет свое начало в какой-то особой точке, отвечающей в человеческом теле за чувство неземного блаженства и расположенной где-то в таинственных глубинах желудка; и скоро оно, это ниспосланное нам на горе и счастье наслаждение, благодатными, нежными, пламенеющими потоками разливается по всему возрождающемуся к новой жизни телу!
И разговоры, разговоры, разговоры… Дымок сигареты… Повторим?..
Многозначительные паузы… Расширенные от положительных эмоций зрачки… Повторим?.. Ты меня уважаешь? Еще более многозначительные паузы. Повторим?..
Паузы становятся бесконечно многозначительными из-за постоянно нарастающей продолжительности… Осоловелые взгляды, устремленные в вечность.
А как плавно, надолго замирая, текла мудрая неторопливая беседа!
— Я, пожалуй, пойду, — сказал Алекс и вопросительно посмотрел на меня.
— Подожди, — я положил руку ему на плечо.
— Может, вы покажете мне Венецию? — оживился он.
Быть чичероне?! Господи!
— Только не это! — взорвался я. — Проси, что хочешь, но только не это!..
Я увидел, как Алекс сник. Он опустил голову, и виновато-удивленная улыбка появилась на его губах.
Я пожалел о сказанном.
Дина медленно повернула голову. Она посмотрела на меня далеким скорбным взглядом.
— Художник… Ты художник… — раздельно произнесла она. — Какой же ты, в задницу, художник, если… — она почти задыхалась, — если ты ни разу, — ни разу! — находясь в Италии, не был ни в одном музее?! Ты художник? Ты бездельник!
— Дина… — попытался я свести все к шутке, — ну, не могу я ходить по музеям! Художник, как и писатель, любит только свои собственные произведения.
— Я целыми днями слышу от тебя рассуждения, от которых меня мутит! Не у твоего Шварца комплекс Нарцисса, а у тебя! — Дина со злостью добавила: — Ты слабоумный неврастеник! Неудачник! Потерянное поколение!.. — она засмеялась. — Какое, к черту, потерянное поколение?! Знаешь, кто ты? Ты ничтожество! Ты тень самого себя!
— Дина, замолчи, — сказал я сквозь зубы.
— Правду не убьешь, — вдруг вмешался Алекс, — дай ей высказаться! Это же она не о тебе. Это она — о нас! Обо всех нас!!
— Ты вбил себе в голову, что мир обязан вертеться вокруг тебя, — Дина встала, — и ради тебя. Заруби себе на носу, он вертится сам по себе. Конечно, тебе это не нравится. И ты обозлен на него за это. Ты сам из себя сделал изгоя! Я думала, что понимаю тебя… Нет, нет, нет! Я больше так не могу!