Memento mori
Шрифт:
– А Мэт О'Брайен, как он вам тогда показался?
– Ну как, ну ирландец, юрист. Болтал без умолку, ирландец все-таки, прелесть какой человек. И вот знаете, когда Лиза мне сказала, что он, дескать, погиб, я как-то не поверила. Для меня-то он был даже слишком живой. А что на самом деле, мы, конечно, даже не подозревали. До крайности огорчительно.
– Недолгое дело, – сказал Алек. – Мы с ним быстренько разберемся.
И в самом деле, разговор получился недолгий. Сыщик встретил их в вестибюле, а сестра провела в палату к Мэтью О'Брайену, чье лицо на подушке окружал ореол
– Привет, Мэт, – сказал Алек. – Со мной тут двое друзей – пришли с тобой повидаться.
Сыщик покивал старику и скромно отступил, как бы стараясь показать, что он вообще заодно с медицинской сестрой.
Джанет, наоборот, подошла к постели, подняла и пожала его вялую руку. Он поднял другую руку – в знак благословения. Мутные глаза его уставились на Алека.
– Это ты, Алек, – сказал он невнятно, заплетающимся языком.
– Вот не знаю, – сказал Алек, – ты не помнишь ли женщину, которую звали Лиза? Лиза Брук, Лиза Джопабоком.
– Лиза, – сказал старик.
– Ты помнишь Лизу – такую рыжеволосую женщину? – спросил Алек.
– Лизу, – сказал старик, глядя на Джанет.
– Нет, это не Лиза. Это ее сестра Джанет. Она приехала повидать тебя.
Старик неотрывно глядел на Джанет.
– Лизу ты не помнишь? Ну и неважно, – сказал Алек.
Старик повел головой.
– Мне памятна вся тварь земная, – сказал он.
– Лиза умерла в прошлом году, – сказал Алек. – Просто я подумал, вдруг до тебя дошли вести о ней.
– Лиза, – сказал старик и поглядел на небо сквозь окно. За окном сияло яркое солнце, но ему виделась звездная ночь. – Мои звезды сверкают в небе, – сказал он. – Я принял ее в свое лоно?
Внизу Джанет поили чаем; ей было предложено полежать, отдохнуть. Она отняла носовой платок от лица.
– Сначала, – сказала она, – я не обнаружила никакого сходства. Я подумала, что это, наверно, ошибка. Но когда он повернул голову к окну и показал профиль, я тотчас различила прежние черты. Да, я совершенно уверена, что это он, Мэтью О'Брайен. И как он заговорил про звезды, нельзя было не узнать его...
Алек от чая отказался. Он вынул из кармана блокнот и вырвал из него листик.
– Вы меня извините, мне нужно написать другу. А то как бы почту не пропустить. – И он принялся писать, не дождавшись запоздалого разрешения, которое Джанет ему даровала.
«Любезный Гай, полагаю, что я первым приношу Вам это известие. Обнаружился некто Мэтью О'Брайен, который был мужем Лизы, когда Вы на ней женились.
Мортимер сообщит Вам подробности, ныне вполне установленные.
По воле случая выяснилось, что я навещал этого человека в психиатрической лечебнице Сент-Обри почти десять лет, нимало ни о чем не подозревая.
Как я понимаю, Вас ни в чем винить не будут. Однако, разумеется, поскольку брак Ваш с Лизой недействителен, то Вы не являетесь ее наследником. Лизины деньги – по крайне мере львиная их доля – достанутся, естественно, ее законному мужу, то есть, видимо, будут взяты под опеку как принадлежащие душевнобольному.
Дружеская к Вам просьба: немедленно по прочтении этого письма проверьте свой пульс,
Алек попросил у регистратора конверт, сунул туда листок, надписал адрес, наклеил марку. В вестибюле был почтовый ящик: он сходил опустил письмо и вернулся успокаивать Джанет.
Превеликими стараниями доставив Джанет Джопабоком в ее гостиницу, Алек чувствовал, что хоть он и устал донельзя, зато день прошел не зря.
Размышляя о Мэте О'Брайене – о его жалкой бесполой плоти и волосах на подушке, о том, как старик глядел то на него, то на Джанет, – Алек припомнил почти столетнюю миссис Бин, сменившую миссис Грин в палате Джин Тэйлор. Черты вовсе не схожие, но одно общее свойство: не сразу понятно, мужчина перед тобой или женщина. Он решил сделать на этот счет заметку в карточке Мэтью О'Брайена.
Его как-то вдруг охватила усталость, и он остановил такси. По дороге домой его занимал вопрос, почему это научное наблюдение так разнится от общечеловеческого и как это те же люди, под разным углом зрения, различно выглядят. Приходилось признать, например, что миссис Бин, изучением которой он пренебрег, как-никак вознаградила его такой черточкой, обычно ускользавшей от него при даже очень пристальном наблюдении. Но все-таки его разработанный метод был в целом удовлетворителен.
Мимо прогрохотала пожарная машина. Алек откинулся в угол и прикрыл глаза. Такси завернуло за угол. Алек выпрямился и поглядел, обозревая вечерний город. Такси катило по Пэлл-Мэлл к Сент-Джеймс-стрит.
Водитель приоткрыл окошко и обратился к пассажиру.
– Где-то поблизости горит, – сказал он.
Алек вдруг оказался в толпе возле своего пансиона. Кругом стояла полиция, дым, люди, пожарные, вода, потом крик из толпы, и все запрокинули головы, когда сверху здания вырвался язык пламени.
Алек протолкался в первый ряд. Перед ним была заграждающая рука полисмена.
– Я там живу, – сказал Алек. – Позвольте пройти.
– Туда нельзя, – сказал полисмен. – Извольте отойти.
– Осади назад! – гудела толпа.
Алек сказал:
– Да я же здесь живу. Вещи у меня там. Где швейцар?
– Дом горит, сэр, – сказал полицейский.
Алек бросился вперед, обошел полисмена и оказался в подъезде, в сырости и в дыму. Кто-то ударил его в лицо. Толпа подалась назад: из нижнего окна рванулся дымный язык пламени. Алек стоял и глядел, пока к нему не подошел еще один полисмен – уже с другой стороны.
– Отойдите, – сказал полисмен, – вы мешаете пожарным.
– Там у меня бумаги, – сказал Алек.
Полисмен взял его под руку и оттащил назад.
– Кот у меня там, – отчаянно сказал Алек, – у меня кот. Нельзя же, чтобы он сгорел. Позвольте, я его выпущу. Риск мой, беру на себя.
Полицейский не отвечал, оттесняя Алека подальше от огня.
– У меня там собака. Полярная лайка, из северной экспедиции, – умолял Алек. – Верхний этаж, первая дверь.
– Поздно спохватился, начальник, – сказал пожарный. – Собака ваша, видно, сгорела. Верхний этаж весь в огне.
Кто-то из здешних в толпе осмелился: