Меморандум киллеров

Незнанский Фридрих Евсеевич

— Извини, это не я тебя так назвал! — Филипп, улыбаясь, развел руками. — А кто ж такой конкретно тебе такое идиотское указание-то дал? — Он увидел, как впереди шустро взяли с места серые «Жигули».

— Да вон он, приказчик… — показал сержант.

— Тоже майор, что ль? — наугад спросил Филя.

— Да не, капитан, — сердито буркнул Сидоренко.

— А-а, знаю я этого козла. Ох, дурак! Подставит он вас однажды, ребята, крепко подставит! Ну бегите. И на глаза не попадайтесь! А вы их простили, Юрий Петрович? — озабоченно спросил он, передавая Гордееву

его документы, оставленные уже смывшимися с места происшествия ментами.

— Да пошли они… — мрачно изрек Гордеев.

— Вот так, понял теперь, господин носитель опасной информации, где бы ты оказался в ближайшие полчаса и в каком конкретно виде? Трогай, дом уже рядом, но мне теперь придется плотно за тебя взяться. Я первым войду в квартиру, посмотрим, чего они тебе там могли понаставить… Пока вы со своими судами разберетесь, тут еще таких дел могут наворочать, о-го-го!

— Между нами, Филя. Вчера, после моего отъезда из колонии, был убит Юркин. Я про это уже в Москве узнал.

— Ё-о-о! Ну дел а-а…

— А на весь его бизнес слишком, как я подозреваю, хорошо известная тебе вдова написала дарственную. Знаешь, на чье имя?

— А я знаю, ты уверен? — нахмурился Филипп.

— Даже слишком. Но учти, я дал слово Сан Бори-сычу, что ни одной живой душе, пока не будет принято окончательное решение… А тебе просто не могу не сказать, поскольку ты мне друг и спаситель. Вадим Лыков. И ошибки тут быть не может, проверено.

— Ну, б…

— Вот и я о том же. Смотри, а ведь и в самом деле «загрузили» бы.

— Все правильно, меньше знаешь — дольше живешь…

Глава восьмая

ГРУЗ БЕДЫ

1

В таком разъяренном и одновременно беспомощно-растерянном состоянии Александр Борисович Турецкий, пожалуй, никогда не видел своего друга Гряз-нова. Сам он не успел еще, как предупреждал Юрку Гордеева, встретиться с Вячеславом для строго конфиденциального разговора. Ну никак со временем не складывалось. Да и потом, не хотелось как-то переваливать с плеч на плечи тот груз беды, который, вольно или невольно, уже сам тащил на себе. Друг ведь…

Так что вроде не должен был Славка что-то знать о том, что случилось в его ведомстве. Да и времени прошло всего ничего. Неужели откуда-то все-таки накатили волны? Только этим и можно было бы объяснить подавленное состояние Вячеслава. Ну ярость — понятна сама по себе, причины для нее нынче запросто найдутся. Растерянность — скорее всего, от невозможности что-то изменить коренным образом. А вот когда все это вместе? Такое что-то не припомнится…

Славка резко поставил на письменный стол завернутый в газету цилиндр, который при соприкосновении с деревянной столешницей издал звук, трактуемый однозначно: состояние духа генерала милиции было таково, что тому требовалась немедленная разрядка.

В последнее время они виделись практически постоянно. У Вячеслава, знал Александр, вечно возникали по службе какие-то сложности. Главным

образом, на уровне «руководящих этажей» на Житной улице, в МВД. На все вопросы «чем помочь?» Славка только морщился и сердито отмахивался, будто от приставучих, надоедливых мух. Что ж, в конце концов, созреет нужда, сам скажет. Но гораздо чаще в эти майские дни находились все же поводы отпраздновать то или иное «значительное» событие. Причем в одном и том же кругу. Ну, теперь-то стало понятным, почему именно этот, а не какой-нибудь другой «круг революционеров». Но об этом знал только Турецкий. И Гряз-нову он еще ничего не говорил.

И вот Славка будто с цепи сорвался. Да еще со всеми признаками серьезного душевного расстройства. Не в клиническом смысле, нет, а именно в отвратительнейшем настроении, вызванном, несомненно, неординарными обстоятельствами.

Турецкий молча взял с подоконника парочку стаканов, продул их с гигиенической целью и поставил перед Славкой. Тот отрешенно развернул газету, и предстала бутылка коньяка. Естественно, а что еще могло бы оказаться в свертке?.. Налил почти по полной посудине, не обращая ни малейшего внимания на протестующую жестикуляцию Александра — рано же еще! Рабочий день в разгаре! — куда там…

Взял свой стакан и, тупо глядя в угол кабинета, где не было решительно ничего, что могло бы привлечь его внимание, одним махом опрокинул весь коньяк себе в рот. И даже не поморщился. Не крякнул, как обычно…

Турецкий ополовинил свой стакан, отставил его и уперся взглядом в Грязнова, полагая, что с минуты на минуту должно последовать объяснение. И дождался.

Вячеслав тяжко засопел и полез во внутренний карман кителя. Достал оттуда большой конверт, из которого вынул сложенный вчетверо лист бумаги, исписанный его крупным и кривым почерком. Протянул Турецкому. И все это — упрямо не глядя в глаза друга.

Александр развернул и пробежал глазами текст. Так, заявление… На имя министра внутренних дел. От… и так далее.

«Ввиду того что в силу преступной мягкости своего характера, а также безответственной веры в чистоту дел и помыслов своих ответственных сотрудников я оказался втянутым в их незаконные и подлежащие уголовному преследованию махинации, позорящие честь мундира генерала российской милиции, прошу уволить меня из органов внутренних дел. Надеюсь, что в судебном разбирательстве будет дана соответствующая оценка моим проступкам, и я понесу заслуженное наказание. Подпись, число».

Ни фига себе! Турецкий даже присвистнул. Подумал, еще раз взглянул на странное заявление и спросил:

— Надеюсь, это — оригинал? Не копия?

Грязнов мрачно кивнул — вот и пойми его. Нет, конечно, оригинал, раз в конверте и сложен, будто дипломатическая депеша. Впрочем, как они выглядят, эти депеши, Турецкий прежде не обращал внимания, но заявление было сложено необычно — сперва по вертикали, то есть по длине страницы, а затем еще раз пополам.

— Причина-то хоть в самом деле серьезная? — снова спросил Турецкий, понимая, что утечка произошла-таки.