Мемуары «Красного герцога»
Шрифт:
Будет справедливым сказать, что невозможно быть уверенным в невиновности в то время, когда все ищут виновного; ибо, хотя из двух обвинений последнее достойно похвалы, так как опирается на примеры из Священного Писания, а первое вызывает сострадание, ее хотели уличить в преступлении против власти, объявив при этом колдуньей.
Известно также, что в Италии принято составлять гороскоп для новорожденных благородного происхождения, а жизнь и дела соотносятся с расположением звезд, изучаемым столь тщательно, словно Господь начертал в Небесах имена тех, кому Он желает доверить управление миром.
Этот обычай, скорее курьезный, тем не менее кажется им полезным как в отношении собственных судеб,
Давними законами запрещено справляться у астрологов по поводу жизни государей; однако запрет сей распространялся лишь на тех, кто имел право наследования, или на тех, кто приобретал власть управлять народами. Но во всех остальных случаях подобные заблуждения в наше время являются широко распространенными и никак не наказываются, поскольку если уж и самые святые законы постоянно нарушаются и нарушать их становится привычным делом, то что уж говорить о прочих.
Что касается супруги маршала, то она была скорее набожной.
Христианину пристало черпать нравственное здоровье в делах милосердия.
Откуда появился обычай, предписывающий здоровым благословлять продукты питания и запрещающий больным освящать лекарства? Крестным знамением осеняют корабли, чтобы они противостояли врагам и бурям, благословляют воду, чтобы лишить яд его силы, в деревнях устраивают крестные ходы, чтобы собрать богатый урожай.
Таким образом, вдову маршала уличили в воображаемых преступлениях. Будь она менее богатой, ее судьба была бы не столь страшной; если бы она служила менее снисходительной Государыне, она прослужила бы гораздо дольше: ее богатство привлекало к ней взгляды врагов и негодяев, эти люди, полностью располагая мыслями Короля, отправили к судьям г-на Бельгарда, который поговорил с каждым в отдельности и внушил им, что они должны приговорить ее к смерти, не думая, что ошибаются, забыв о сострадании и добродетели ее госпожи.
Когда ей прочитали приговор, она удивилась и воскликнула: «Oime poveretta!» («Горе мне, бедняжке!» (итал.)), ибо, уверенная в своей невиновности, она менее всего ожидала смерти, поскольку не ведала, что любой человек, попавший в немилость к Государю, уязвим и для закона. Тем не менее она твердо встретила смерть, совершенно покорившись Божией воле.
С той минуты, когда она оказалась в тюрьме, ее ум, который и прежде был изранен меланхолией воображения настолько, что никто, да и она сама, не могли переносить ее настроений, вдруг прояснился и стал таким здравым, каким никогда не бывал прежде; таким ее рассудок остался до конца, и она смогла понять слова из Священного Писания о том, что горе является самым целебным средством для ума.
В эти дни, когда ее несчастная судьба завершалась столь ужасно, Господь излил на нее столько благодати, что она, возвысившись над естественным чувством нетерпеливости, которое было свойственно ей в течение всей жизни, проявила мужество, словно смерть была для нее неким приятным возмездием, а жизнь стала жестокой мукой.
Выйдя из тюрьмы и увидев огромную толпу народа, собравшегося, дабы посмотреть на нее, она сказала: «Сколько людей собрались, чтобы лицезреть одну страдалицу!» Немного погодя, заметив человека, которому она сослужила плохую службу при Королеве, она попросила у него прощения: столь истинным
Казалось, что Господь благословил ее чудесным образом, поскольку неожиданно все, кто собрался на казнь, стали совсем другими людьми: плакали от жалости к этой несчастной, вместо того чтобы тешить свои сердца видом жестоких мук – зрелищем, которого они сначала так желали; вместо загнанной в угол львицы толпа узрела овцу, ведомую на заклание; люди готовы были выкупить ее ценой собственной крови.
Даже г-жа де Невер и ее муж, доведенные ее усилиями до края пропасти, обычно надменные, озлобленные, и те не могли сдержать слез. Вот уж поистине: она была столь же оплакана после смерти, сколь и ненавидима при жизни.
Только желание соблюсти истину побудило меня сделать сие замечание, а вовсе не забота о прославлении имени женщины, одинаково несчастной и невиновной; заканчивая свои дни прилюдно со спокойствием и простотой, она заставила лить слезы тех, кто прежде жаждал ее крови.
Та роль, которую ее супруг и она сама играли в государстве, расположение, которым она пользовалась со стороны Королевы, их состояние, их помпезная судьба в том театре, который называется королевством, различные суждения о них в народе и в других государствах Европы – все это обязывает нас коротко рассказать об их происхождении, недостатках, добродетелях, их жизни и смерти, стараясь как можно меньше повторять то, что уже было сказано о них выше.
Кончино Кончини принадлежал к одной из лучших аристократических семей Флоренции, как следует из книги «Прославленных родов» Сципиона Аминирато. Его отец был наставником Франческо Медичи, отца Королевы-матери.
Юность Кончино была бурной: он сидел в тюрьме, был сослан и даже одно время сделался стольником кардинала Лотарингского.
Незадолго до женитьбы Короля он вернулся во Флоренцию, не снискав себе никаких благ, ибо являлся третьим сыном в семье, обладавшей десятью тысячами дукатов ренты; и потому легко согласился отправиться в путь вместе с принцессой Марией. Леонора Галигай уже тогда благосклонно посматривала в его сторону и помогла ему деньгами – на две тысячи он приобрел лошадь, окрестил ее di rispeto (про запас (итал.)) и преподнес в дар Королю.
Спустя некоторое время по прибытии во Францию он женился на Леоноре и превратился в супруга фаворитки Ее Величества. Он был первым метрдотелем королевы, а затем ее первым конюшим.
После нескольких досадных случаев, произошедших по вине его супруги, не умевшей, в силу язвительности своего ума, говорить с Королем почтительно, когда речь заходила о его любовных похождениях, Кончино наконец расположил к себе Его Величество, ибо был сметлив, любил игру, отличался изысканным юмором, был насмешником и умел развлекать, а кроме того, ловко прикрывал интрижки Короля и успокаивал вспышки ревности, которыми Королева изводила своего супруга.
После смерти Короля его карьера продолжала складываться удачно, и он все меньше зависел от своей жены, так что в последний год был обязан своими успехами только самому себе. Он был по природе своей подозрителен, но отнюдь не такой шарлатан, какими обычно бывают итальянцы и флорентийцы, предприимчив, смел, и даже злопыхатели, которые всегда найдутся, когда речь идет о первых лицах государства, говорили, что в деле Катле и при осаде Клермона невозможно было держаться лучше.
Его обычные шутки, направленные на своих соплеменников и слуг, которых он называл cogleone (олухи (итал.)), подверглись осуждению света, который охотно отыгрывается на подобных персонах, дай только повод.