Мемуары сорокалетнего
Шрифт:
Под восторженное тарахтение Джельсомино, элегантно устроившегося в кресле, Олечка вспомнила еще несколько итальянских слов, входящих в ее лексикон, — деньги на репетитора были истрачены ее мамочкой не совсем на ветер! — и сумела понять, что зарубежный красавец довернет ей не только свою по-южному мощную щетину, но и шевелюру. Огранить ее нужно было в пределах намеченных ранее параметров.
К моменту окончания переговоров Олечка совершенно успокоилась. Клиент, хотя и импортный, — все равно только клиент, скорее даже просто голова. А если в руки Олечки, покрутившейся уже на всех городских, областных и республиканских конкурсах парикмахеров, попадается приличная голова, то ей обеспечено люксовое обслуживание и люксовая прическа. Здесь ничего не поделаешь — Олечка любит свое дело. С детства любит. При ее-то смазливой мордочке и точеной фигурке надо было мечтать о карьере актрисы, а она вдруг вбила себе в голову: «Хочу быть парикмахером». Мать
Олечка никогда не понимала просьбу клиентов: «Постригите получше». В душе она даже думала: «Какие дураки! Разве специалист может стричь сегодня получше, а завтра похуже? На то и специалист, что работает всегда хорошо. А получается получше или похуже не от его желания, а от того — сложится или не очень сложится работа», Работа есть работа — и когда «свой» клиент садится, который потом с довольной улыбкой положит ей в карман треху, и когда «дикий», с улицы, которого она впервые видит. Всех она стрижет как может, до последней своей возможности, до последней границы умения, даже если в зале ожидания еще десять человек сидит. Такой уж у нее характер.
Раздражают Олечку и другие просьбы посетителей: «Побыстрее». Хотя работает она быстро, но на скоростные просьбы отвечает всегда одинаково: «Побыстрее я не могу, идите в парикмахерскую к вокзалу, у нас — люкс». А это значит — обновленным должен уйти клиент, с такой головой, чтобы знающие люди оглядывались.
А еще любит Олечка в работе эксперименты. Однообразия в работе быть не должно, с людьми ведь дело имеешь, это не конвейер. Конечно, она прислушивается к мнению клиентов. Но кому лучше знать, какая прическа идет человеку. Только посмотрев на голову клиента, на его лицо, только слегка проведя пальцами по его волосам, она чувствует, что надо скрыть, а что подчеркнуть. И тут же в сознании у Олечки немедленно возникает ее «картотека» наблюдений. То есть не то чтобы она только и делала, что фиксировала вокруг одни прически, но в кино сидит, по улице идет, смотрит телевизор, листает журнальчик, оставленный кем-нибудь из посетителей, конечно, интересуется всем, но если увидит заковыристо или со вкусом сработанную шевелюру, то будто щелкнет у нее внутри фотоаппарат: готово! Снимочек сделан, стал в «картотеку» на свое место. А дальше уже мелочи: оттуда кусочек, оттуда детальку — вот и индивидуальная модель. Если даже клиент попадает к Олечке случайно, проездом, можно быть уверенным: так хорошо подстрижен он будет первый и последний раз в жизни, если только снова не попадет в бархатные и терпеливые Олечкины руки.
Взяв в руки расческу и ножницы, Олечка тут же успокоилась, забыла, что клиент валютный. Работа есть работа, с мокрой головой все выглядят одинаково комично. Она намочила волосы моложавому иностранцу — от ее взгляда не ускользнули ни морщинки под глазами и на шее, ни кожа на руках, тоже не очень молодая («лет сорок тебе, голубчик»), — расчесала его и определила план своей работы. А старые абрисы, о которых просил клиент, ну что ж, некоторые абрисы, может быть, мы и сохраним. В настоящем творчестве, Олечка это знала, должна быть свобода.
Руки и локотки ее замелькали: там прядку, там прядку, там подбрить, там свести на нет, большой фен, малый фен, щетка, расческа, чуть поменяем форму усов и височков…
Олечка увлеклась. Она даже не следила за выражением лица иностранца, менявшимся от удивленного, почти испуганного до удовлетворенного, восхищенного, восторженного. Во время работы Олечке некогда физиономии разглядывать, она сосредоточенна, она творит. Впрочем, когда Олечка подчеркнуто эффективным жестом снимала с иностранца нейлоновый пеньюар, она заметила сияние карих глаз. Но это дело привычное, это можно целиком отнести за счет своей фигуры, лица, стройности полноватых, в модных туфельках ног.
«Манифик!» — иностранец о чем-то залепетал, и Олечка, уже склонившись над кассовой ведомостью, разобрала только одно знакомое слово «презент». Презент, презент! Будет она еще связываться со всякой дешевкой. В ответ она серьезно заметила: «Никаких презентов, а четыре тридцать в кассу».
Иностранец протягивал ей десятидолларовую бумажку и махал головой:
Через несколько минут прыткий иностранец явился в сопровождении веселой девушки из бюро обслуживания. Девицу эту Олечка знала, звали ее Сусанной, армяночка бойкая такая, глазки как ртуть, но ростиком подкачала — кнопочка. Вела она себя несколько официально, но до того как начать переводить быстрое, как у лодочного мотора, тарахтенье Джельсомино, успела Олечке шепнуть: «Ну, Ольга, ты даешь…,» — «Что случилось?» — «Произвела впечатление на иностранного «пиджака». Удар молнии! Сейчас узнаешь. Тише, девочки! — Сусанна-кнопочка перешла на официальный тон: — В общем, так: господин Джельсомино приветствует вас всех как своих коллег. Он тоже парикмахер-художник, в Риме ему принадлежит салон на центральной улице. Он удивлен, даже восхищен качеством работы, которую он увидел в вашей парикмахерской. Он понял, что в вашем коллективе, — Сусанна-кнопочка на мгновение опять перешла на интонацию попроще, — он сказал: «В вашей компании» работают мастера европейского класса. Он сам мастер мужских причесок и понимает, как трудно добиться выдающегося эффекта, понимает, что такое талант. Синьор Джельсомино считает, что Ольга — это большой, настоящий талант. А талант, мастерство вызревают в профессиональном общении со своими товарищами по: работе. И синьор Джельсомино хотел бы отпраздновать появление в его поле зрения еще одного выдающегося мастера. Поэтому он приглашает всех вас, дорогие дамы, и в первую очередь госпожу Ольгу, сегодня в ресторан на товарищеский ужин. Это будет веселая встреча коллег, Ольга, — Сусанна-кнопочка опять затрещала скороговорочкой, — не вздумай отказываться. Без тебя товарищеская встреча не состоится, ты ему приглянулась, а мне тоже хочется гульнуть». — «Ой, девочки, я не могу, — выпалила Олечка. — У нас с Володей собрание в клубе туристов». — «Ольга, — нажимала Сусанна, — не дури, коллектив хочет гулять». — «Мы с Володей решили проехать от Закарпатья до Прибалтики. Едут еще пять машин. Сегодня собрание». — «На бензин уйма денег уйдет», — критически от неслась к идее Клава-маникюрщица. Нонна Владимировна выставила свою аргументацию — «У нас в санаторий под Ленинградом горят две профсоюзные путевки. Всего сорок рублей. Звони Володе, что вы едете в санаторий». — «Я позвоню, чтобы он в клуб шел один», — сказала Олечка. «Вот и умница, будем перенимать опыт у зарубежного коллеги. Бригадой».
В тот вечер зарубежный коллега не поскупился. Девушки успели создать немыслимые прически и явились к восьми часам в отдельный кабинет гостиничного ресторана. Все были оживленные, будто и не отстояли на ногах семичасовой рабочий день. Веселье закружилось — дым, коромыслом. Здесь сам бог велел хорошо есть и пить — поддерживать международные связи и торговлю. Девушки раскраснелись, лица у них пошли яркими пятнами, они даже спели зарубежному гостю советские эстрадные песни, а Клава-маникюрщица — украинскую: из-за близости к итальянской напевности. Гость тоже оказался парнем веселым, исполнил, совершенно не чинясь, «Вернись в Сорренто», много рассказал о своей заграничной жизни. А под конец вечеринки, уже около одиннадцати, показал свое искусство, достал из кармана ножницы и расческу в футляре и подстриг Клаве челку, сделав ее сердечком, как у Мирей Матье.
После этого вечера синьор Джельсомино несколько дней подряд заглядывал в парикмахерскую, когда работала полюбившаяся ему смена. То цветочков принесет, то торт «Сюрприз» — полакомиться. А потом как-то, когда немножко сдружился с девчатами, эдак невинно предложил Ольге — он и раньше предпочитал разговор с ней, да и Джельсомино выучил, кроме «хорошо», «завтра», «товарищ», еще десятка два слов, в общем, образовалась база для общения, — предложил пойти с ним в картинную галерею посмотреть на портретах старинные прически: надвигалась эпоха ретро.
Очень по-дружески они тогда погуляли по той картинной галерее, где Олечка в свое время встретила Володю и где с тех пор больше не была. Джельсомино сделал несколько комплиментов по поводу ее северной красоты и немыслимых талантов. Ввернул между прочим про две свои машины, квартиру из пяти комнат и ночные римские развлечения. И расстались. Через год Джельсомино приехал снова, подарил — от профессионального подарка отказаться грех! — западногерманский фен, набор щеток и ножницы из золлингеновской стали. Опять немножко побродили по городу, покутили в ресторане, но, как и в первый раз, коллективно. И тут признался Джельсомино в любви к русской красавице. Олечка поцеловать себя, конечно, не дала, а на галантное предложение руки и сердца ответила, что хотя своего мужа и любит, но все-таки подумает. Еще раз приезжал Джельсомино порисовать прически в картинной галерее, снова подтвердил свое предложение. И вот теперь — телефонный звонок.